Это письмо сугубо личного характера: оно обращено к тебе. Не нужно много объяснений, чтобы снова высказать то, что формируется во мне уже больше года. Я в страшной депрессии, часто возникают мысли о смерти. Сейчас нет смысла заново перечислять причины. Коммунист, который многое пережил, поймет своего друга и единомышленника: бóльшую часть моей энергии снедает поддержание жизни моего несчастного мужа; так что учеба, переподготовка и вся та сосредоточенность, которая необходима для бодрости, напоминают уже лишь увядший цветок. А их принято вышвыривать на помойку. От этого очень больно, ведь я знаю, что систематическая учеба и бодрость еще могли бы быть возможны – но ужасно упрямые обстоятельства не дают. Так что должна попрощаться с институтом и где-нибудь в другом месте искупить свою депрессию (как грех). Мне так хотелось бы утонуть, исчезнуть. Может быть, и получится. Насколько я знаю, последняя лекция товарища Рева будет 22 апреля. Думаю, тогда я и могла бы без лишнего шума попрощаться со школой.
С настоящим дружеским прощанием
Будапешт, 31 марта 1983 г.
Куда только подевались прошлогодняя безмятежная улыбка, мелодичный смех, профитроль и сладкая пена, оставшаяся в уголке губ г-жи Папаи? Куда подевался шутливый тон, когда все казалось таким легким и г-жа Папаи уезжала в Израиль, чтобы выведать секреты XXIX и XXX Всемирных сионистских конгрессов? С тех пор прошел ровно год, и поскольку на следующий день у г-жи Папаи был день рождения, ей исполнялся шестьдесят один, товарищ Дора снова пришел с красивым букетом.
Сейчас это нельзя было запороть.
– И что, эта Пэт Гейм была сильно влюблена в вашего старшего брата? – спросил Дора, но как-то вскользь, как будто и не ждал ответа на свой вопрос, а сам тем временем аккуратно положил на край стола пачку писем, которые принес после прочтения. – Здесь все, – добавил он, перехватив испытующий взгляд, брошенный г-жой Папаи на адресованные ей конверты из Канады.
Г-жа Папаи, как будто ее поймали с поличным, заулыбалась как девчонка. Она как раз заварила чай, «эрл грей», в воздухе распространился запах бергамота, а она уже наливала жирное молоко из пакета с отрезанным уголком в крепкую, как чифирь, заварку. Дора не любил чай с молоком, но с г-жой Папаи – если они встречались не в «Ангелике» и не в буфете кутвёльдской больницы, а в доме ветеранов – ему всегда приходилось выпивать чашку. Он ждал, пока чай остынет, удивленно поглядывая на г-жу Папаи, которая, наплевав на все приличия, пила жадно и самозабвенно, то и дело причмокивая; сахар она никогда не размешивала, а выуживала его ложечкой со дна и потом со смаком крушила зубами, запивая его обжигающим напитком и хлюпая, чтобы не обжечься.
– Я к этому в Лондоне приучилась, – сказала она с милой ужимкой в свое оправдание, когда оторвалась от чая и увидела округлившиеся глаза Доры.
– Кто-то в семье собирает марки? – осторожно спросил Дора, потому что из всех конвертов марки были аккуратно вырезаны, и г-жа Папаи в ответ рассмеялась.
– Вся родня в Эрец помешана на красивых марках!
Она собрала ложкой остатки сахара со дна чашки, проглотила его и выжидающе посмотрела на Дору.
– В Эрец? – переспросил Дора.
– В Израиле, – поправилась г-жа Папаи с широчайшей улыбкой.
«Эрец» означает родину, страну. Так израильтяне называют свою землю, как потом выяснил в словаре Дора. Красивой, наверное, женщиной была эта г-жа Папаи. Старший лейтенант огляделся вокруг в поисках скатерти с народной вышивкой, которую он подарил г-же Папаи ровно год назад, но ее нигде не было видно, и он решил, что лучше об этом не спрашивать.
– Так эта Пэт сильно была влюблена в вашего старшего брата?
И снова началась игра в кошки-мышки. Игра эта им обоим очень нравилась. Как два соперника, они заняли свои позиции на поле и теперь внимательно следили друг за другом. За многие годы г-жа Папаи довела до совершенства умение изображать искренность. Старшему лейтенанту Доре иной раз приходилось задавать жутко бестактные вопросы, на которые г-жа Папаи в принципе не обязана была отвечать. В таких случаях старший лейтенанту приходилось быть начеку, следить за тем, какую технику ускользания задействует член агентурной сети. Г-жа Папаи сразу же раскрывала свои карты, выбирая игру под названием «полная откровенность»; по крайней мере складывалось впечатление, что таков ее выбор – откровенничать с Дорой, как на исповеди
[81]. Дора, напротив, оставался настороже, ведь никогда нельзя было знать наверняка, услышал ли он всю правду. Никогда еще он не имел дела с еврейкой. Если ее в семье держат за дурочку, думал старший лейтенант Дора, то у г-жи Папаи, наверное, и вправду особо утонченная семья. «Я-то была дурочка и красавица», – выпалила однажды г-жа Папаи. Иной раз она произносила подобные фразы, и в эти моменты старший лейтенант Дора смотрел в оба, чтобы не угодить в расставленные перед ним силки. В конце концов, он прекрасно понимал, что в идеале отношение офицера-оперативника к члену агентурной сети должно быть в своем роде отеческим, основанным на взаимном доверии и понимании. Он задает общие нормы поведения, методы и приемы, связанные с выполнением заданий, и одновременно таким образом оказывает влияние на ум, чувства и волю сетевого агента. Так его учили в школе, и он с успехом применял это на практике. Что же до красоты г-жи Папаи, то она и сейчас еще была привлекательной – даже, если хотела, производила впечатление женщины по-настоящему красивой и приятной во всех отношениях. Несколько лет назад ее вполне могли использовать в качестве ласточки (это еще называют «медовой ловушкой») в пикантной операции; в связи с израильским полковником, с которым у г-жи Папаи, как считалось, в юности были интимные отношения, заходила речь и об этой возможности, ибо ни одно направление удара нельзя сбрасывать со счетов, в Центре это считалось базовой аксиомой: в секретных службах из отвергнутых и казавшихся бесполезными идей не раз вырастали самые что ни на есть плодотворные планы. Но потом на совещании офицеров-оперативников от этой идеи отказались – в том числе из-за больших расходов, которые она повлечет. Не говоря уже о том, что они не смогли однозначно установить, насколько г-жа Папаи вообще склонна к половым связям. Проштудировав предыдущие материалы по г-же Папаи, старший лейтенант пришел к убеждению, что она отнюдь не так наивна, как себя подает. В политических вопросах она была непреклонна и этого никогда не скрывала, но когда товарищи, да и сам Дора, просили ее хотя бы чуть-чуть покривить душой, ведь от нее этого ожидали как от штатного носителя тайны в качестве профессионального минимума, она отказывалась самым решительным образом, со слезами на глазах. Впрочем, когда ей поясняли суть более широких международных и венгерских взаимосвязей, она, казалось, сразу же их понимала и – по крайней мере на время – отступала от своих правил, до этого момента имевших бескомпромиссный характер. Но переживала отступление как поражение. Искренность и непреклонное, почти фанатичное отстаивание своих позиций для сетевого агента несомненная слабость
[82], и это сильно снижало ее оперативную ценность.
