— Смерть совершенно безболезненная. Надобно закрыть глаза и подождать десять-двенадцать секунд. Сначала услышите свист ножа, затем легкое дуновение воздуха, далее — сухой удар, а потом — небытие.
Иногда, чтобы отвлечься от мыслей о смерти, заключенные развлекались, играя в салонные забавы, шарады и даже ставя небольшие пьески. Именно в заключении Тереза завязала тесную дружбу с Розой де Богарне, ставшей впоследствии супругой Наполеона Бонапарта и императрицей Франции.
Осознавая неизбежность конца, арестанты отбросили всякий стыд и совершенно разнузданно предавались любовным утехам, безо всякого различия пола, возраста, социального положения. Испить чашу жизни до дна — таков был девиз людей, осознававших свой неизбежный конец.
— Надобно спешить любить!
Как получаемые, так и отправляемые письма проходили жесточайшую цензуру, но через продажных тюремщиков узники наладили тайный, более надежный канал связи. Ни о каких чернилах и речи быть не могло, по легенде, Тереза писала записки любовнику сажей, кофейной гущей или кровью. Письма от Тальена приходили все реже и реже; из посторонних источников стало известно, что Робеспьер пытался исключить его из Клуба якобинцев.
В одно далеко не прекрасное утро, Тереза получила извещение что на следующий день она должна «предстать перед правосудием». Всем заключенным было хорошо известно, что это означает. Тереза тут же написала и отправила по тайному каналу Тальену письмо следующего содержания (оно не сохранилось, но во всех источниках излагается примерно одинаково):
«Ла-Форсе, 7 термидора года II Республики
Полицейский комиссар только что покинул камеру; он приходил объявить мне, что завтра я должна явиться перед трибуналом, или, другими словами, взойти на эшафот. Это мало похоже на тот сон, что я видела прошлой ночью: Робеспьер не существует, а двери тюрем распахнуты настежь. Но, благодаря твоей величайшей трусости, во Франции вскоре не окажется никого, способного претворить мой сон в жизнь».
Тереза всегда была твердо уверена в том, что самым действенным толчком для мужчины к действию испокон веков были слова: «Если ты меня действительно любишь…».
Ответ от Тальена не заставил себя ждать:
«Будь столь же благоразумна, сколь я мужествен».
Пока Тереза маялась в тюремной камере, группа депутатов Конвента во главе с Фуше, Баррасом и Фрероном организовала заговор. 9 термидора (27 июля) был совершен государственный переворот, в результате которого Робеспьер вместе с ближайшими сторонниками был обвинен в тирании и деспотизме и казнен даже без проведения судебного процесса. Участники заговора были потрясены тем, как население Парижа восприняло свержение своего идола, вознесенного им на положение полубога. Люди настолько устали от крови и террора, что выбежали на улицы, смеясь, обнимали друг друга. Естественно, все тюрьмы были открыты и заключенные выпущены (хотя в день падения Робеспьера вечером по инерции было казнено сорок пять человек). Впоследствии Тереза имела обыкновение говаривать:
— 9 термидора — самый прекрасный день в моей жизни, потому что гильотина была опрокинута усилием и моей ручки.
Триумф Богоматери Термидора
12 термидора Тальен лично явился в тюрьму Ла-Форс, чтобы забрать оттуда любимую женщину. Отощавшая, поблекшая, чумазая, одетая в грязные лохмотья Тереза являла собой бледную тень той цветущей жизнерадостной красавицы, с которой он два месяца назад простился в Фонтене-о-Роз. Она была немало удивлена, когда у выхода ее встретила ликующая толпа. Люди старались коснуться ее, благословляли, целовали ей руки и восторженно кричали:
— Виват, Тальен! Виват, Тереза! Наша Богоматерь-спасительница! Богоматерь Термидора! — невесть каким путем по городу после переворота разнеслась весть, что именно Тереза побудила Тальена и прочих заговорщиков на решительные действия.
Хотя за действиями участников заговора стояло исключительно желание спасти собственные головы, их почитали как избавителей народа от тирании Робеспьера и якобинцев, гнетущего страха, соглядатаев и доносов и вообще от жизни в тени гильотины. В народе проснулось бешеное желание наслаждаться радостями жизни, танцевать, безоглядно любить, гулять, болтать. 10 термидора Тальен своим громовым голосом, четко выделяя каждое слово, произнес:
— Сей день есть один из самых прекрасных дней для свободы. Республика торжествует, и этот переворот свидетельствует, что французским народом никогда не будет править подобный властитель. Присоединимся к гражданам и разделим общую радость, День смерти тирана суть праздник братства!
Население Парижа желало забыть скудные времена республики, развлекаться и наслаждаться. Столица весьма быстро приобрела большую часть своего былого блеска. Открывались новые танцевальные залы, число которых быстро перевалило за полтысячи. Встрепенулась мода, своей экстравагантностью стремившаяся разорвать тесные узы, наложенные на нее подражанием прозаическим одеждам санкюлотов. Неизвестно откуда на женщинах появились драгоценности, за которыми в разгар революции так охотилась чернь. Оказалось, что кое-кто — ловкачи, скупавшие национализированные поместья, спекулянты, поставщики армий, содержатели игорных домов в Пале-Рояле, открытых чуть ли не круглые сутки, — обладали огромными суммами денег, и теперь испытывали непреодолимое желание швырять их на ветер. Если ранее быть богатым считалось постыдным, теперь желание мотать деньги, пуская пыль в глаза, почиталось совершенно естественным. У многих проснулся вдруг интерес к занятию делишками по большей части весьма сомнительного свойства. Люди, пришедшие теперь к власти во Франции, Баррас, Фрерон, Фуше и Тальен, не стеснялись торговать как попустительством в отношении подобных личностей, так и полным молчанием по поводу явно противозаконной деятельности оных.
Якобинцы были еще очень сильны и оказывали большое влияние на население. Именно тогда под руководством Фрерона в Париже возникло движение так называемой «золотой молодежи» (если уж быть точным, это выражение переводится с французского как «позолоченная молодежь»), нацеленное на то, чтобы покончить с якобинцами и санкюлотами, к которым они питали лютую ненависть… Их также называли «мюскадены» из-за запаха употребляемых духов, в которых ощущалась сильная струя мускуса.
Если раньше модно было плебейское опрощение, то ныне молодые люди, в основном отпрыски парижан из низших слоев буржуазии, преследуемых дворян и дельцов, обогатившихся на поставках в армию, стремились вернуть вежливость, учтивые манеры, возродить вкус к изысканной одежде. Одетые в утрированно модные костюмы (доведенный до крайности последний крик английской моды) — фраки и панталоны, облегающие как перчатка, шейные платки, завязанные с изощренной сложностью, волосы, уложенные сзади в косу, с повязкой из траурного крепа на руке, как у родственников гильотинированных, — они вооружались деревянными дубинками и кучками расхаживали по городу, избивая якобинцев и санкюлотов. У них был свой гимн «Пробуждение народа», одно время чуть ли не превзошедший по популярности «Марсельезу». Они же изобрели новое приветствие при встрече «а-ля жертва террора»: резкое выдвижение головы вперед, как будто шею перерубает нож гильотины.
