Указ об ее освобождении включал в себя также снятие печатей с ее имущества и бумаг, но сам дом оставался запечатанным, ибо его хозяйка, Дезире Остен все еще находилась в заключении и была освобождена лишь через некоторое время. Розе предстояло устраивать свою жизнь заново.
Она поселилась вместе с детьми и слугами в квартире, которую ей пришлось делить с приятельницей, и немедленно залезла в долги. Слуги согласились работать, не получая жалованья, а гувернантка Гортензии, мадмуазель де Ланнуа, отдала ей все свои сбережения. Далее Роза отправилась в Фонтенбло к тетке занять пятьдесят тысяч ливров. Сумма может показаться колоссальной, но это были не полновесные монеты старого режима, а ненадежные бумажные ассигнации. Их номинальное достоинство уменьшалось буквально с каждым днем, крестьяне же отказывались продавать за них съестные припасы. Для поездки Розе понадобился паспорт, экипаж и лошади, все это можно было раздобыть только через связи среди влиятельных лиц. Именно в этом паспорте цвет ее глаз был отмечен весьма оригинальным образом как «оранжевый».
Вскоре Роза встретилась с Лазаром Гошем, который вышел на свободу 4 августа. Они вместе отпраздновали освобождение в городе, сбрасывающем с себя путы Террора. Повсюду открывались театры, кафе, танцевальные залы, ночь напролет работали игорные дома. Генерал и вдова не скрывали свою связь, Роза занимала деньги и у него, что раздражало молодого вояку, но он не мог освободиться от чар этой пленительной женщины. В день выхода из заключения Гош написал своей 16-летней жене, проживавшей в Альзасе: «Любовь моя к тебе возрастает с каждым днем, и я собираюсь отправиться к тебе пешком, как и подобает республиканцу». Уже через десять дней его извинения за задержку звучали несколько фальшиво, и он настоятельно убеждал молодую женщину не пытаться присоединиться к нему в Париже.
«Времена нынче слишком опасные… Я живу почти что на подпольном положении. Наберись терпения».
Будучи теперь свободной женщиной, Роза попыталась убедить Лазара развестись с женой — по законам республики это было простейшим делом. Однако, тот колебался, продолжая запрещать жене выехать в Париж. Гош, если верить мемуарам Барраса, который использовал любую возможностью облить грязью Наполеона и его супругу, признался ему:
— Надо было оказаться с ней в заключении перед 9 термидора, чтобы иметь возможность сойтись столь близко. Это было бы непростительно, пребывая на свободе.
21 августа 1975 года его назначили командующим Западной армией, целью которой было подавление мятежей в Вандее и Бретани. Гош отправил Адели срочное письмо с просьбой поспешно прибыть в столицу и доставить ему шпагу, пистолеты и коня. После краткого медового месяца с женой — Адель по прибытии в Париж все узнала и осыпала его упреками за измену, разлучившую их, муж каялся, — он отбыл к месту назначения. В качестве адъютанта при нем состоял Евгений де Богарне, к которому генерал относился «как к родному сыну». Из своего штаба в Шербуре Гош регулярно слал Розе страстные письма, и она по крайней мере еще год надеялась, что им удастся соединиться в браке.
Возвращение к жизни
Но самой насущной заботой вдовы де Богарне были деньги. Обычно все историки в один голос твердят, что она была страшно бедна и изворачивалась как могла, чтобы раздобыть хоть какие-то гроши. Действительно, в ту пору, приходя в гости, бывшие аристократы были обязаны, по молчаливому всеобщему согласию, приносить с собой свой кусок хлеба и свечу, если речь шла об ужине. Роза, как жертва террора, именовавшая себя теперь исключительно «вдовой сего несчастного Богарне», от этой повинности была освобождена. Она имела право каждодневно обедать у маркизы де Мулен в благодарность за спасение ее племянницы от гильотины.
Но Роза сразу же развернула активную деятельность по изысканию средств на содержание своей семьи. Мартиника находилась во власти англичан, но ей удалось с каким-то отчаянным путешественником переправить письмо матери, и с весны 1795 года банкиры Эммери и Ванэ в Дюнкерке и Маттизен и Силлем в Гамбурге (этой схеме способствовал старый друг семьи де Богарне, банкир де Ружемон) регулярно переводили в Париж определенную сумму денег в фунтах стерлингов, которая поступала от мадам де Лапажери с Мартиники в Лондон. Далее, благодаря закону от 9 июня 1795 года о возмещении имущества казненных, она получила компенсацию за лошадей, оставленных генералом де Богарне в Рейнской армии, а также ей возвратили серебро и книги поместья Лаферте (пока длилась бюрократическая канитель возврата денег, депутаты Тальен и Баррас устроили так, чтобы в ее распоряжение был предоставлен изящный экипаж, запряженный парой лошадей «взамен оставленных генералом де Богарне Рейнской армии»). Ей выплатили 10 000 ливров возмещения за мебель Александра, проданную властями. Денег оказалось достаточно для того, чтобы отдать детей на обучение: Гортензию — в престижный пансион мадам Кампан, бывшей первой придворной дамы королевы Марии-Антуанетты, Евгения — в Ирландский коллеж. Надо отдать должное Розе: она не только выжимала все возможные финансовые выгоды из положения казненного мужа, но также и заботилась о сохранении памяти о нем. Более того, если читатель помнит, Александр де Богарне прижил на стороне троих внебрачных детей, двух сыновей и дочь. Как только Розе стали позволять средства, она начала оказывать им помощь. Что касается девочки Аделаиды-Марии, за ее обучение платила мадам де Реноден. Когда она достигла соответствующего возраста, императрица Жозефина выдала ее замуж за капитана, адъютанта генерала Мену. Разумеется, такой брак мог состояться только при наличии у невесты приличного приданого. После смерти Жозефины единокровным братьям и сестре оказывали помощь до конца своей жизни Евгений и Гортензия де Богарне.
Возможно, оставшегося от полученных компенсаций хватило бы на скромный образ жизни вдовы, переступившей роковой в то время для женщины тридцатилетний возраст, но подобная жалкая участь не устраивала Розу. Она не желала перейти в разряд безмолвных жертв революции, способных жить лишь воспоминаниями о прошлом, она желала утвердиться в новом обществе, сохранив все привлекательные черты старого режима, старую школу дам-аристократок. Поэтому она, не моргнув глазом, покупает несколько пар серых шелковых чулок с цветной пяткой по семьсот ливров за пару и одевается по последней моде. Цена чулок звучит очень впечатляюще, но ровно столько же стоил батон серого хлеба из смеси муки и фасоли в голодную зиму 1794-95 года. Урожай 1794 года был скудным — его доконали град весной, дожди летом и реквизиции зерна для революционной армии. Фермеры прятали оставшееся зерно, не желая продавать его за ассигнации, которые с каждым днем все больше обесценивались. Правительство было вынуждено импортировать зерно, но Ла-Манш замерз на ширину двух миль от береговой линии, лед покрыл Сену, так что нельзя было завести в город ни дрова, ни уголь. Все леса вокруг Парижа снесли под корень, а обыватели рубили на улицах свои массивные кровати, чтобы приготовить пищу или не замерзнуть в ледяных домах. Шла настоящая охота за свечами и продуктами, семьи по очереди ездили по окрестностям в поисках продуктов у фермеров.
Но вдова Богарне не опускалась до подобных прозаических зазанятий. Подружившись в тюрьме с Терезой Кабаррюс, будущей мадам Тальен, она становится одним из украшений ее вечеров в особняке, где развлекается весь цвет сомнительного по своим нравственным качествам общества времен Директории. После республиканских ограничений парижан охватила неистребимое стремление к развлечениям и удовлетворению не стесняемого никаким условностями вожделения. Жозефина была снедаема теми же самыми чувствами, но ее страшила угроза, пока что неведомая для прочих звезд салонов той эпохи: безжалостный ход времени. Как отмечали многие ее современники, она была типичной представительницей женщин, молодость которых выпала на потрясения Революции: «пятнадцать лет пребывающих в возрасте тридцати, чрезмерно худощавых (напоминаем, что в ту эпоху ценились женщины "в теле"), чрезвычайно ограниченных в средствах, неумеренно накрашенных, сильно увядших и как следует пораспутничавших». Особым предметом ее заботы стали зубы. В ту пору хорошие зубы были редкостью, но у Розы они выглядели просто отвратительно: маленькие, черные от чрезмерного употребления сладостей в детстве, они рано начали выпадать, и довольно скоро десны у нее оказались практически беззубыми. Со свойственной ей способностью приспособляться вдова выучилась улыбаться, не раскрывая рта
[36].
