«Я побеспокою вас своими собственными делами, поскольку вы столь учтивы, что интересуетесь ими. Вам должно знать, что каждое Рождество я посылаю моей бабушке двадцать фунтов и полагаю это своей нравственной обязанностью. Я получаю двести фунтов в год на булавки, и было бы жестоко, если бы я не могла дать ей двадцать фунтов, когда она так часто отдавала мне свой последний шиллинг. Поскольку сэр Уильям хворает, я не могу попросить у него вексель, но, если вы найдете двадцать фунтов, чтобы отослать ей, вы окажете мне чрезвычайную любезность. … сэр Уильям вышлет вам вексель. Четвертого ноября на празднике во дворце на мне было платье за двадцать пять фунтов, и, поверьте мне, я чувствовала себя несчастной».
Немного нашлось бы дам, чувствовавших себя не в своей тарелке в дорогом туалете, потому что их волновала судьба неграмотной старухи в далекой английской деревне. Невзирая на то, что Эмма с ранних лет познала человеческую подлость и не раз становилась жертвой скорее обстоятельств и своего низкого происхождения, нежели порочного темперамента, она сумела сохранить душевную чистоту. Об этом свидетельствует ее письмо художнику Ромни:
«О, мой дорогой друг! Я признаю, что на некоторое время из-за отчаяния моя добродетель потерпела поражение, но мое чувство добродетели не было подавлено».
Разумеется, ни о каком образовании для девочки и речи быть не могло. Оно тогда считалось совершенно излишним для женщин даже во вполне состоятельных семьях, поэтому Эмме до последних лет жизни приходилось бороться с премудростями английского правописания. Зато она была прекрасно знакома со всеми видами домашней работы и уже в двенадцать лет пошла работать служанкой в дом доктора Оноратуса Ли Томаса в Гавардене. Совершенно точно установить места, где довелось либо служить либо проживать Эмме Лайон историкам по сию пору не удалось, ибо таких нищих служаночек было великое множество, и их жизненный путь совершенно никого не интересовал. К тому же, уже после смерти леди Гамильтон, нашлись борзописцы, состряпавшие ее фальшивые мемуары и в высшей степени сомнительные жизнеописания, так что теперь отделить правду от вымысла совершенно невозможно.
Начало пути
Эмма прослужила у доктора Томаса всего несколько месяцев, потом ее либо уволили, либо лекарь Томас порекомендовал ее доктору Бадду, проживавшему в Лондоне. По другой версии, место в столице ей приискала мать Мэри, которая в 1777 году покинула Гаварден, ибо рассталась с сожителем, работавшим в замке. Кстати, Мэри с той поры во всех документах значится как миссис Кэдоган, хотя ничего о ее замужестве неизвестно. В доме доктора Бадда Эмма познакомилась с другой служанкой, красавицей Джейн Пауэлл, мечтавшей стать актрисой. Девушки вместе посещали театральные спектакли, Эмма была свидетельницей стараний подруги подготовить несколько ролей, чтобы попытаться поступить на сцену. Впоследствии Джейн сумела осуществить свою мечту, и хотя не стала звездой, но, определенно, была не бесталанна, ибо всю жизнь прослужила в первейших театрах Лондона, «Друри Лейн» и «Ковент Гарден». По-видимому, именно в этот период Эмма соприкоснулась с богемными кругами, где оценили ее свежую красоту, огромные голубые глаза, цвет лица кровь с молоком, роскошные каштановые волосы и великолепную фигуру. Какое-то время она будто бы служила в «Храме здоровья» у Джеймса Грэхема (1745–1794), первостатейного шарлатана и, похоже, первого врача-сексолога.
Этот Грэхем был прелюбопытной личностью. Сын скромного шорника мечтал стать лекарем и поступил в Эдинбургский университет, но со временем убоялся бездны премудрости, грозившей поглотить его лучшие годы, а потому оставил университет, не получив ученой степени. После этого он некоторое время проработал в Донкастере аптекарем, а затем отправился в страну неизведанных возможностей, Северную Америку, пребывавшую тогда в статусе колонии Великобритании. Там он практиковал как окулист и отоларинголог и познакомился с другом и единомышленником Бенджамена Франклина Эбенезером Киннерсли, ученым, специализировавшимся на исследовании электричества. Именно там ему пришла в голову мысль использовать электромагнитные явления для его «Небесного ложа». После возвращения из Америки и турне по Голландии, Германии и России он открыл практику в курортном городе Бат. Огромную рекламу его методам лечения сделала знаменитый автор 8-томной «Истории Англии» Кэтрин Маколей. Эта реклама приобрела совершенно скандальный характер, когда 47-летняя дама вышла замуж за 21-летнего брата Грэхема, что сильно подпортило ее репутацию.
В мае 1780 года Грэхем открыл в Лондоне свой первый «Храм здоровья». В огромном зале под лозунгом «Будьте плодовиты, размножайтесь и заселяйте землю!» стояло «Небесное ложе», огромная кровать, увенчанная пологом под венцом из свежих цветов и клеткой, в которой ворковали два голубка. Из емкости под кроватью исходили восточные ароматы. Тюфяк на кровати был набит свежей пшеничной или ячменной соломой, лепестками роз, цветами лаванды и волосами из хвостов самых знаменитых жеребцов Англии. Кровать была оборудована устройством, наносившим обитателям ложа слабые электрические разряды. Грэхем считал, что это чрезвычайно способствует зачатию. Сеанс на ложе стоил 50 фунтов (4 300 фунта по курсу нынешнего дня), но желающих находилось немало. Грэхем устраивал в своем храме настоящие представления, читая лекции, отличавшиеся цветистой и гиперболичной риторикой. Лекции сопровождались демонстрацией богинь здоровья, представлявших собой образцы физического совершенства. Эмма выступала в роли богини вечной молодости Гебы, «божественного творения женского пола». Грэхем объявлял секс патриотическим актом, а деторождение — национальным долгом, во всю мощь своего раскатистого голоса клеймя проституцию и мастурбацию.
На стезе греха
Вернее всего, именно в «Храме здоровья» на Эмму положил глаз Джон Виллет-Пейн (1752–1803), отважный морской офицер, параллельно пользовавшийся репутацией отъявленного распутника и подлеца. Существует, опять-таки, второй вариант их знакомства. Якобы к девушке обратилась жена одного из соседей по Гавардену, мужа которой вербовщик обманным путем, оторвав от жены и малых детей, забрил в матросы королевского флота. Эмма, будто бы немного знавшая Виллет-Пейна, бросилась к нему и со слезами на глазах стала умолять использовать свое влияние, дабы вернуть молодого отца к своей семье, обреченной без него умереть с голоду. Тронутый видом рыдающей юной красавицы, офицер выполнил ее просьбу, но потребовал стать его любовницей. Вряд ли увлечение беспутного офицера
[49] Эммой продлилось долго, и вскоре она обосновалась в коттедже на территории поместья Аппарк в Сассексе, принадлежавшего баронету Гарри Фэншо (1754–1846).
Это был типичный провинциальный сквайр, во внешности которого нашли некоторое отражение черты обожаемых им скаковых лошадей и гончих псов. Неотесанный, недалекий, с зычным голосом и скверными манерами, все интересы которого сводились к охоте на лис, пьянству и неудержимому блуду. Даже Большой тур по Европе, являвшейся неотъемлемой частью воспитания истинного джентльмена, был употреблен им всего лишь для сравнительной оценки мастерства проституток разных национальностей и особенностей континентальной охоты. В обществе его именовали не иначе как «безмозглый потаскун». Единственное, что он вынес из путешествия, было усиление его любви к пейзажным паркам и желание создать нечто достойное в этом роде в своем поместье. Для этой цели он нанял известного английского садовника-пейзажиста Хамфри Рептона, который и создал при хозяйском особняке один из своих шедевров. Примечательно, что являясь членом парламента от Портсмута в период с 1782 по 1796 год, сэр Фэншо за все время не произнес там ни единого слова, если не считать похабных анекдотов в перерывах между заседаниями. Как ему удавалось избираться? Да чрезвычайно просто: в те времена в парламент проходил тот кандидат, которому удавалось споить наибольшее количество избирателей, а уж в организации лихих застолий Фэншо был великий мастак.
