Искренне и любяще ваша,
Эмма Харт».
Сохранилось и второе письмо из Чешира:
«Мой столь дорогой Гревилл, как тоскливо течет время до того, как я получаю весточку от вас; мне кажется, века минули с тех пор, как я получила сообщение от вас; действительно, я впала бы в печаль, если бы не вспоминала, при каких счастливых обстоятельствах мы расстались, чтобы встретиться вновь в десятикратном благоденствии. О Гревилл, когда я думаю о вашей любезности, вашей милой доброте, мое сердце исполнено такой благодарности, что не хватает слов выразить ее. Но я предвкушаю блаженство, к которому намерена стремиться, а именно, достичь спокойствия нрава и устойчивости ума, ибо на самом деле я столько думала о вашей милой доброте, когда вы были подвержены тяжелейшим испытаниям, что я хочу, я буду на самом деле, управлять собой и попытаюсь быть такой, как Гревилл. На самом деле я никогда не смогу быть такой, как он, но я буду делать все, что в моих силах для достижения сего, и уверена, что вы не пожелаете большего, и я воздам вам своим хорошим поведением».
Гревилл не спешил отвечать на поток ее писем, исполненных самых искренних чувств, и это молчание пугало ее.
«Можете ли вы, мой дорогой Гревилл, нет, вы не можете забыть свою Эмму. Хотя я всего несколько недель пребываю вдали от вас, мое сердце ни на одну минуту не покидало вас. Я всегда думаю о вас и почти могу вообразить, что вижу и слышу вас. Не помните ли вы, что обещали? Не помните ли вы, что вы сказали при расставании? — как вы будете счастливы увидеть меня вновь? О Гревилл, думайте обо мне с нежностью! Подумайте, как много счастливых дней, недель и лет — я надеюсь — мы можем еще провести».
На время отдыха Эмма забрала из Гавардена свою дочь и была несказанно рада ее обществу. Ребенок очень вырос, и мать занималась ее обшиванием, переделкой и латанием старой одежды. Тем не менее, отчетливо чувствуется, как между строк в этих письмах скользит неприкрытая тревога, что она надоест Гревиллу, и тот покинет ее. По-видимому, она уже уловила некоторые признаки охлаждения, и, надо сказать, женское чутье не подводило ее. Гревилл все-таки не оставлял амбиций сделать карьеру при дворе. Он с 1780 года служил лордом казначейства, с 1783 по 1784 — казначеем двора его королевского величества, в 1783 году был принят в Тайный совет и перед ним замаячила возможность занять должность вице-гофмейстера королевского двора. Известно, сколь лицемерные нравы царили при королевском дворе Великобритании, всячески насаждаемые и поддерживаемые добродетельной королевой Шарлоттой (что не помешало ее сыновьям вырасти отчаянными гуляками и распутниками). Друзья предупредили Гревилла, что ставшая широко известной его связь с Эммой может подорвать эти блестящие перспективы, и рассудительный любовник уже стал подумывать о том, как бы ему с наименьшими издержками для кошелька отделаться от прекрасной спутницы жизни.
Новый поворот в судьбе Эммы
В 1784 году в домик на Эджвеэр-роуд нанес визит дядя Гревилла со стороны матери, сэр Уильям Гамильтон (1734–1803). Он был потомком чрезвычайно знатного аристократа, но, как четвертому сыну в семье, ему не приходилось рассчитывать на обеспеченную жизнь. Однако молодой человек выгодно женился на богатой наследнице нескольких поместий в Уэльсе и, будучи близок к королю Георгу III, получил должность посла при неаполитанском дворе. Королевство обеих Сицилий
[52] было самым крупным суверенным государством на Апеннинском полуострове, но небогатым и потрясающе отсталым с его дремучими феодальными порядками и совершенно бесправными крепостными. С точки зрения европейской политики оно считалось глухим захолустьем, так что обязанности посла были весьма необременительными: раз в десять дней отправлять в отечество отчет о продвижении в королевстве коммерческих интересов Великобритании и держать открытый дом для путешествующих английских аристократов. Отсюда у дипломата оставалась тьма времени для коллекционирования предметов античного искусства и занятий вулканологией. Средства на эти увлечения появились, когда после смерти тестя сэр Уильям унаследовал его поместья в Уэльсе. Посол и его супруга разделяли горячую любовь к музыке, постоянно устраивая концерты в своем дворце с участием известных музыкантов и певцов. Сам он играл на скрипке, а леди Кэтрин — на клавесине и пианино. Кстати, ее игру оценил как «чрезвычайно трогающую» юный Моцарт во время тура по Европе. Супруги прожили, невзирая на отсутствие детей, в мире и согласии три десятка лет, пока в 1782 году леди Кэтрин не отошла в мир иной. Надо сказать, сэр Уильям тяжело переживал ее кончину, сообщив в письме сестре, что «ужасная потеря полностью выбила меня из колеи. Я должен навеки восчувствовать утрату самой благожелательной, самой кроткой и добродетельной спутницы, которой когда-либо Господь благословил человека». Посол прибыл в Лондон из Неаполя, дабы предать погребению в родной земле забальзамированное тело супруги, и, естественно, не единожды навестил племянника. Он пришел в восторг от Эммы и в открытую заявил:
— Клянусь небесами, она более совершенна, чем любой предмет античного искусства.
Эмма, привыкшая, что друзья Гревилла сравнивали ее с античными скульптурами, тем не менее, была польщена данью, которую этот пожилой и умудренный жизненным опытом человек, знаток классического искусства, воздал ее красоте. Он обращался с ней с учтивой непринужденностью, и у них быстро завязалось нечто вроде шутливых приятельских отношений, сэр Уильям называл ее не иначе как «прекрасная чаевница с Эджвеэр-роуд», а она его — «Плиний-старший». В своих письмах с морского побережья она писала Гревиллу:
«Скажите ему, что после вас я люблю его более, чем кого-либо, и мне хотелось бы находиться подле него, чтобы одарить его поцелуем. Не обижайтесь, Гревилл, если бы я была с вами, я бы одарила вас тысячью, и вы могли бы принять столько, сколько захотели бы, ибо я жажду — хочу сказать, именно жажду, — увидеть вас».
Когда Эмма вернулась в Лондон, она застала своего благодетеля в весьма озабоченном состоянии. Гревилл не стал скрывать от нее, что его финансовые дела обстоят неважно, и ему уже не по карману содержать любовницу с матерью, тем более продолжать оплачивать ее уроки пения и музыки. Эмма пришла в ужас, ибо не ожидала, что стала источником финансовых затруднений для своего благодетеля. Она бросилась за советом к сэру Уильяму, который выслушал ее с большим сочувствием и предложил несколько необычный выход — не могла бы Эмма вместе с миссис Кэдоган на некоторое время воспользоваться его гостеприимством в Италии? Он с удовольствием примет их в своем палаццо, причем Эмме предоставится возможность совершенствовать свои певческие и музыкальные дарования у лучших преподавателей Италии. Как только Гревилл освободится от своих парламентских обязанностей, он приедет в Неаполь, где им уготованы места во главе английской диаспоры, а также почетных друзей королевской четы.
Эмме чрезвычайно понравился этот план, и она поделилась им с Гревиллом. Тот восхитился бескорыстностью дяди, с такой готовностью пришедшего ему на помощь. Эмме было неведомо, что родственники за ее спиной заключили между собой сделку. Гревилл решил жениться на восемнадцатилетней дочери лорда Миддлтона, чьи связи и приданое могли бы подтолкнуть его карьеру и повысить престиж в обществе. Племянник заметил, что 55-летний дядя был глубоко неравнодушен к Эмме и решил сплавить ему неудобную содержанку. Он хотел убить одним ударом двух зайцев, надеясь, что наличие такой любовницы удержит сэра Уильяма от вступления в законный брак, и он назначит Гревилла своим наследником. Сделка состоялась, в результате чего сэр Уильям составил завещание в пользу племянника, выделил деньги на уплату его долгов и отбыл в Неаполь с заверением, что по его прибытии к месту службы Эмма с матерью будут отправлены туда. Гревилл обеспечил за свой счет устройство дочери Эммы к супружеской чете Блэкбёрн из Манчестера для воспитания совместно с двумя их дочерьми.
