Однако ветреная графиня вовремя почувствовала, что положение Империи становится шатким и порвала со своим любовником, хотя, как утверждали современники, весьма страдала от этого вынужденного шага. Тем не менее, она сочла, что эта связь слишком компрометирует ее среди монархистов. По-видимому, дабы заставить общество забыть ее роман со столь преданным Бонапарту человеком, Зоэ увлеклась Морисом де Баленкуром, записным донжуаном. В списке его завоеваний числились такие светские львицы как сестра Бонапарта, княгиня Полина Боргезе, бывшая невеста Бонапарта и жена маршала Бернадотта, впоследствии королева Швеции Дезире Клари, а также любвеобильная Лора Жюно, герцогиня д'Абрантес.
Долгожданная Реставрация
Зоэ сделала верный ход, поскольку после русского похода Империя очень быстро развалилась, и в апреле 1814 года граф Прованский официально стал Людовиком ХVIII. Во Францию потоком потекли эмигранты, не пожелавшие в свое время продать шпагу Бонапарту. Среди них был и свекор Зоэ, Франсуа-Эркюль дю Кайла, которому за верность Бурбонам был пожалован титул пожизненного пэра Франции. История умалчивает, как он воспринял наличие двух внуков, в жилах которых текла явно не его кровь. Муж Зоэ немедленно заявил, что намерен увезти детей в провинцию, дабы забрать их у матери из-за ее «предосудительного поведения». По-видимому, свекровь сумела привести возвратившемуся супругу какие-то веские доводы в пользу невестки, и родители несколько укоротили прыть своего сына. В результате скандала удалось избежать, и Зоэ была должным образом принята при новом дворе Бурбонов. Далее Кайла-старший отправился наводить порядок в своих владениях, и Зоэ с детьми последовала за ним, пережив в провинции «Сто дней» Наполеона и повторное возвращение Людовика ХVIII из эмиграции в бельгийском Генте. Австрияки и пруссаки, оккупировавшие Париж, навязали ему позорный договор содержать свои расквартированные во Франции военные силы в течение пяти лет.
В июне 1816 года Зоэ вернулась в Париж, чтобы сопровождать своего свекра на церемонии бракосочетания племянника короля. Сама свекровь была не в состоянии явиться на эту церемонию, ибо состояние ее здоровья резко ухудшилось. К физическим немощам прибавилось волнение за финансовые и моральные неурядицы невестки, которые та испытывала из-за остервенелого желания мужа заполучить ее наследство. Напоминаем, что Элизабет дю Кайла некогда была фрейлиной покойной супруги короля (Мария-Жозефина скончалась в Лондоне в 1810 году). Она написала Людовику ХVIII письмо, в котором рекомендовала свою невестку как женщину исключительной доброты и всяческих добродетелей. Свекровь просила для нее защиты его королевского величества и помощи по сохранению опеки над детьми, которых слишком вспыльчивый муж грозит отобрать.
После кончины жены свекор явно изменил свое отношение к Зоэ, что она почувствовала, проведя с ним и детьми лето в имении принца де Конде. Надлежало действовать незамедлительно, и в сентябре 1817 года графиня дю Кайла добилась аудиенции у короля. Годы изгнания превратили Людовика в настоящую развалину. Страдая сахарным диабетом, он чудовищно растолстел, лицо сильно отекло, мучимый приступами подагры король передвигался с большим трудом, черпая силу в своем убеждении, ставшем крылатой фразой:
— Король умирает стоя!
Правда, вид у него оставался величественным, взгляд проницательным, речь внушительной. Зоя явилась во дворец, где по углам еще не успели заменить золотых пчел, эмблему династии Бонапартов, золотыми лилиями Бурбонов, кое-как прикрыв их символом Людовика ХVIII — рогом изобилия. Монарх дал понять просительнице, что графиня может рассчитывать на его поддержку, ибо он в курсе ее положения. Все это звучало весьма абстрактно, и чувство тревоги не покинуло Зоэ. Оно еще более укрепилось, когда ей сообщили, что муж, узнавший об аудиенции, написал королю письмо, в котором перечислял все измены жены и якобы ее попытки незаконного присвоения его наследства. Зоэ пришлось вновь ходатайствовать об аудиенции у Людовика ХVIII, ибо она опасалась, что происки мужа могут повредить ей в глазах его величества.
Графиня настолько переволновалась, что, после глубокого реверанса перед монархом, направившись к креслу, на которое указал ей король, по пути опрокинула круглый столик. На столе лежал доклад какого-то министра, его листки разлетелись по ковру. Смутившаяся дама неловко собрала их и, в попытке уложить бумаги в прежнем порядке, начала читать их вслух. К своему вящему удивлению она услышала голос монарха, произносивший слова, совершенно не свойственные церемонии аудиенции:
— Продолжайте, мадам, очарование вашего голоса умножает удовольствие созерцать вас.
Далее дела отчаявшейся матери уладились как по мановению волшебной палочки. Ими занялся по указанию его величества премьер-министр (один из любимчиков короля) Элиа Деказ. Тот отрядил в суд пройдоху-адвоката из Бордо, проявившего чудеса изворотливости и пронырливости. Уже 6 мая 1818 года суд первой инстанции вынес решение о раздельном проживании и дележе имущества четы дю Кайла. Естественно, опеку над детьми доверили матери. Четыре года спустя, 31 мая 1822 года графа дю Кайла приговорили к «возврату приданого, имущества, подпавшего под раздел, и неоплаченных долговых обязательств». Зоэ переехала в небольшую очень миленькую квартиру. Она активно принимала там своих гостей, которых становилось все больше по мере того, как росла ее близость с Людовиком ХVIII.
Услада последних лет короля
Какого рода была эта близость, не возникла ли она как следствие благодарности к монархистке, сохранивший документ, переданный ей отцом? Вполне возможно, что эта бумага, столь компрометировавшая графа Прованского, сгорела в пламени дворцового камина. Поначалу король пожелал видеть графиню по средам. Далее он потребовал один раз в месяц общаться с ее детьми. Это чрезвычайно нравилось Зоэ, ибо давало ей законное право гордо заявлять:
— Я всем обязана моим детям.
Людовик начал писать ей письма, сначала каждый день, потом по нескольку раз в день. Ее визиты во дворец Тюильри стали более частыми и приобрели установленный распорядок: три раза в неделю, с 3 до 5 часов пополудни. Далее они превратились в ежедневные. Во дворце к ним вскоре привыкли, хотя, конечно, не обходилось без ядовитых шуточек. В особенности язвили придворные после того, как преклонных лет канцлер Камбрэ постучал в дверь го величества в тот момент, когда король ожидал прихода своей утешительницы. В ответ он услышал:
— Входите, Зоэ!
Зоэ была красива, в расцвете сил, остроумна, как истинная ученица мадам Кампан, она великолепно владела искусством светской беседы и сноровкой найти психологический подход к любому собеседнику. Графиня умела развлечь и отвлечь больного короля, но, самое главное, с величайшим терпением выслушивать его воспоминания о прошлом, зачастую сильно приукрашенные. Она проявляла исключительные внимание и нежность, в которой так нуждался этот давно овдовевший бездетный монарх. Его младший брат, граф д'Артуа, имел двух сыновей, которые относились к дядюшке с такой же леденящей вежливостью, как и их родитель. Сыновья были женаты, один, герцог Ангулемский — на Марии-Терезии, дочери казненной Марии-Антуанетты, второй, герцог Беррийский, — на принцессе Бурбон-Сицилийской, внучке королевы Неаполя Марии-Каролины. Король был очень внимателен к этим молодым женщинам и называл их своими дочерьми. После того как присутствие Зоэ во дворце превратилось в более или менее привычное явление, Людовик стал называть ее своей «третьей дочерью». Чопорная герцогиня Ангулемская, не желавшая возвышения Зоэ до своего уровня, не гнушалась вслух выражать свое недовольство женщиной, которой в молодости приписывали неоднократное нарушение супружеской верности. С герцогиней же Беррийской графиня дю Кайла подружилась, причем эти отношения сохранились на долгие времена. Она даже оказывала ей по просьбе Бурбонов некоторую помощь, когда та после восшествия на престол в 1830 году короля Луи-Филиппа Орлеанского пустилась в рискованную политическую авантюру. Любопытно, что сам граф д'Артуа, которому предстояло унаследовать трон после смерти Людовика, не стеснялся пользоваться влиянием фаворитки на брата и регулярно твердил ей:
