Сторонники якобинцев в Бордо были немногочисленны, так что их попытка устроить комиссарам горячий революционный прием не удалась. Изабо и Тальен обосновались в так называемом Национальном доме и для начала приказали раздать каждой семье карточки с трехцветной окантовкой и шапкой «Свобода, равенство и братство … или смерть». Жителей обязали вывесить их у входной двери и внести туда имена всех проживавших в доме, дабы никто не смог ускользнуть от революционной бдительности.
К этому времени Тереза решила не злоупотреблять более гостеприимством дяди (вернее, избавиться от надзора родственников) и переехала в небольшой особняк Франклин. С прибытием парижских комиссаров события начали развиваться с угрожающей быстротой. Тальен немедленно послал Робеспьеру письмо, что «духовное возрождение Бордо будет одним из наиболее счастливых событий для революции». На бывшей площади Дофина, ныне носившей название Национальной, воздвигли огромную гильотину; далее был обнародован «Закон о подозрительных лицах», гласивший следующее:
«Подозрительными лицами являются те, которые своим поведением, связями, речами или же письменно оказали себя приверженцами тирании или федерализма и врагами свободы, те, кто не могут законно подтвердить свои средства существования или выполнение гражданского долга; чиновники, уволенные или отстраненные Конвентом; бывшие члены знати, а также мужья, жены, отцы или агенты тех, кто эмигрировал между июлем месяцем 1789 и маем 1792 года, даже если они вернулись во Францию»
Тереза представляла собой прекрасный объект для расправы, ибо подпадала под закон по нескольким пунктам: как бывшая маркиза де Фонтене (возможно, поспешно оформившая развод с мужем, королевским советником, для сокрытия сего факта); как супруга эмигрировавшего аристократа; как переехавшая из Парижа в Бордо, прославившийся своими сепаратистскими настроениями в противоположность декларации, объявлявшей Республику единой и неделимой. Помимо всего этого, она была иностранкой и, вероятнее всего, шпионкой. Ведь молодая женщина прибыла из страны, на троне которой сидел король из династии Бурбонов, направивший свою армию против Франции. Отец же ее был масоном и также королевским советником. Положение Терезы становилось отчаянным.
— Кровь наших братьев, пролитая с начала революции взывает к мщению! — громовым голосом провозгласил Тальен, и гильотина начала действовать днем и ночью.
После того, как на ней были казнены некоторые представители местной власти, бывшие депутаты Конвента, журналисты, аристократы, банкиры, не присягнувшие Республике священники, перешли к более простым людям, не делая различия между полом, возрастом и социальным положением: владельцы мелких лавочек, ремесленники, монахини. Появилась такая статья обвинения как «антиреволюцоннная атмосфера семейных очагов». Горожане были охвачены страхом. В городе процветали доносы, ибо во избежание ареста с последующим тюремным заключением люди были готовы возвести поклеп на соседа, друга, ближайшего родственника. Более жалким приемом доказательства своей лояльности была попытка одеваться по революционной моде, подражая санкюлотам, и в цветах национального флага. Для большей убедительности одежду либо украшали блестящими пуговицами с надписью «Жить свободным или умереть», либо надевали на шею серебряную цепочку с подвешенной на ней небольшой гильотиной.
Чтобы навести еще большего страха на горожан, новые власти издали следующий указ:
«Любой гражданин или любая особа, какого бы пола она ни была, ходатайствующий в пользу заключенных с целью извлечь для них какую-либо пользу, будет рассматриваться как подозреваемый и, следовательно, с ним будут обращаться как с таковым».
Неизвестно, что подтолкнуло Терезу Кабаррюс, и на что она рассчитывала, когда 13 ноября написала Тальену следующее прошение:
«Прошу проявить милосердие в отношении Жуана Кабаррюса, моего двоюродного брата и возлюбленного племянника моего дяди Доминика, который пребывает неправедно задержанным в замке Лагранж.
Равным образом прошу помощи для молодой гражданки Бойе-Фонфред
[10], каковая, потеряв брата и супруга от тяжкой десницы закона, оставшись с сыном, едва достигшим возраста одного года, была неправедно лишена всего имущества и выброшена на улицу».
Тереза впоследствии признавалась, что руководствовалась латинской поговоркой «Audaces fortuna juvat»
[11]и тщательно подготовила прошение таким образом, как будто несколько букв были размыты упавшими на них слезинками.
Как это ни покажется странным, но подавшая прошение женщина не была арестована, а из Национального дома явился посланец, сообщивший, что гражданин Тальен желает видеть подательницу прошения. Мнения историков расходятся: кто-то утверждает, что Тальен знал Терезу еще по Парижу, где она была завсегдатаем различных общественных сборищ, другие — что до него только в Бордо быстро дошли слухи о красоте беженки из Парижа. Во всяком случае, просительница отправилась в Национальный дом, где была принята самым любезным образом.
Тереза сразу поняла, что произвела на грозного посланца Комитета общественной безопасности сильное впечатление, но сделала вид, будто ничего не произошло. Она прекрасно освоила лексику и риторику революционной речи и начала разглагольствовать на тему милосердия, которое должно проявлять в отношении, нет-нет, не врагов, а жертв революции. Республика должна процветать не на груде трупов ее лучших сыновей и дочерей, но на прочном фундаменте справедливости. Отсюда надлежит проявлять отзывчивость, а с этой целью любовь Тальена к свободе должна помочь ему выявить те случаи, которые заслуживают милосердия и прощения. Демонстрация подобного сострадания впишет имя Тальена золотыми буквами в сердце города, и именно такой подход позволит горожанам вернуться к активной революционной жизни. Столь тонкая лесть не могла не затронуть тщеславие комиссара, на что, собственно, и рассчитывала прекрасная просительница. Каким образом развивались события далее, видно из того, что ходатайство Терезы Кабаррюс было удовлетворено, а Тальен пожелал навестить эту смелую женщину в ее уютном домашнем гнездышке.
Тальен был настолько покорен умом и красотой гражданки Кабаррюс, что тут же счел необходимым кратко представить ее своему коллеге, Клоду-Александру Изабо, суровому и хитрому бывшему монаху-капуцину. Если Тальен, невзирая на свой революционный пыл не собирался отказываться от радостей жизни, то Изабо взял себе за образец Робеспьера и идеально изображал из себя человека добродетельного, неподкупного и совершенно равнодушного к женским чарам. Тереза сделала попытку польстить ему несколькими витиеватыми фразами, которые могли бы запасть в душу самой бесчувственной особе, но натолкнулась на глухую монастырскую стену. Она не имела привычки терять время на соблазнение человека, который того не желает, и оставила Изабо в покое. Но проницательный монах был скор на расправу, и уже 18 ноября в Париж был отправлен донос, что Тальен завязал «интимную связь с гражданкой Кабаррюс».
