Ухватившись за борт, Сергей одной рукой развязал портки и с наслаждением пустил струю. Вода, бегущая вдоль борта, явно была речной. Вернее, озёрной. И берег – знакомым. О! Это же Ладога!
Он отпустил борт, чтобы завязать гашник… И едва не грохнулся. С равновесием, похоже, совсем швах. Пришлось спрыгнуть, придержав штаны, и завязать шнурок уже на палубе.
Так, а что у нас впереди?
А впереди было десятка четыре нурманов: кто на палубе, кто на румах. Но вёсла убраны. Драккар шёл под парусом.
Сергей оглянулся. Кормчий. Тоже нурман. Матёрый. Пегая борода заплетена в две косицы, упрятанные под кожаный жилет.
Глядя на кормчего, Сергей вдруг ощутил страх. Забытое чувство. И понимание: это не его страх. Это что-то… физиологическое. Князь-воевода тоже мог испугаться. В том числе и нурмана, если тот реально опасен.
Но сейчас он боялся не так. Тогда был страх воина. Не слабость в коленках, а осознание опасности и готовность встретить её как подобает.
Теперешний страх был совсем другим. Испугом зайчишки, увидевшего волчью пасть.
Мгновением позже Сергей сообразил: страх не его. Боялся мальчишка, в тело которого он угодил. Страх маленького смерда, ребёнка, проникший через волевую броню опытного воина.
Понять-то он понял, но что теперь с этим делать? Коленки-то дрожат по-настоящему.
Так, сесть и расслабиться. Чего он боится? Что его убьют? Он – воин. Воин, который боится смерти? Смешно. Да и не станет нурман убивать раба. Зачем? Обойтись может как-нибудь по-нехорошему? Ну да, это у них запросто. Но опять-таки калечить его не станут. Нурманы рачительны, имущество берегут. Да и похуже с ним бывало! И пытали его. И травили. И убивали почти до смерти. Жена потом по косточкам собирала. И вообще: что такое боль, если правильно к ней относиться? Развития без боли не бывает. Так что придётся этому маленькому телу к ней привыкать. И к боли, и к опасности. Потому что жить рабом Сергей не собирается.
Да, он больше не князь. У него нет дружины, земель, связей, богатства. Нет византийского гражданства и друзей из числа владык. Но всё вышеперечисленное ему, Сергею Духареву, никто не дарил. Сам добыл. И снова добудет, ведь впереди, похоже, новая жизнь. А это, блин, гораздо лучше, чем старость. Чем боль, которая никогда не прекратится.
Только одна потеря – действительно потеря. Родные, которых он никогда не увидит. Друзья…
Накатило внезапно. Аж зубами заскрипел. Ни жены, ни детей он никогда больше не увидит! Он один, совсем один в злом, чужом мире!
К собственной боли добавился ужас мальчишки. Захотелось забиться куда-нибудь под скамью, свернуться в клубочек и скулить…
Стоп!
Сергей медленно вдохнул-выдохнул, обуздывая эмоции. Слабость духа он точно не может себе позволить. С такими-то тощими ручонками. Наблюдать, думать, анализировать. Разобраться, куда он попал, что преподнесла новая жизнь.
Ну и постараться эту жизнь сохранить. Ему и в восемьдесят с лишком умирать не хотелось, а уж терять эту, новую, юную, кипящую в каждой клеточке мальчишеского тельца, это уж совсем было бы неправильно. Мелкий? Вырастет. Хилый? Поздоровеет. Конечно, он выживет. Какие могут быть сомнения? С его опытом, жизненными и воинскими умениями, знаниями. Да он тут всех в бараний рог скрутит, дайте срок.
* * *
– Жрать сюда, – по-словенски, с акцентом прорычал нурман.
Пленники оживились.
Спящие проснулись, бодрствующие полезли вперёд. Какая-то тётка при этом отпихнула Сергея, едва не сбив с ног. Но он всё же сумел прошмыгнуть, протиснуться между крупными немытыми телами и ухватить пайку. Сергей выбрался из толпы. Так, что у нас?
Кусок варёной рыбы без соли и лепёшка из скверной муки.
Так себе трофей. Рот, однако, моментально наполнился слюной.
– Дай сюда! – грязная волосатая рука потянулась к лепёшке.
Сергей, не глядя, сунул локтем. Движение вышло корявым, но попал он удачно. В глаз. Кудлатый волосатомордый мужик взревел, замахнулся…
И тут вмешался один из нурманов.
Хлопнул волосатого ладонью по роже. Небрежно, беззлобно…
Мужика, однако, унесло метра на два.
– Каждый есть своё! – нравоучительно изрёк нурман. – Кто чужое брать – наказан больно!
Сергей торопливо запихал в рот остатки. Проглотил, давясь. Ужасно вкусно!
– Это пить, – сообщил нурман персонально Сергею, указывая на кадку, в которой плескалась озёрная вода.
Кружки не было. Сергей, на этот раз успевший первым, зачерпнул ладонями. Нектар!
Ещё раз зачерпнул… И его оттеснили. Плохо быть маленьким.
– Зарежу тебя, крысёнок, – прошипел волосатый, оказавшись рядом.
Опять накатил страх, но поддаваться было нельзя. Ни за что.
– А ну, пшёл прочь, пёс! – высокомерно пискнул Сергей.
М-да. Голосок тоже не особо.
Внезапно накатила ярость. Ему – пугаться какого-то раба? Да прям!
Волосатый больше него раза в два, и что? Да, ему вполне по силам убить Сергея, теперешнего. Гипотетически. А по факту – нет, не рискнёт. Ишь как в сторону глаз скосил: не заметил ли нурман?
Такой даже в спину ударить не осмелится. Слизняк.
Другой нурман, с властной физиономией и золотым браслетом на правой руке прошествовал к корме, вернее, к кормчему. Пленники шарахались с его пути с максимальной прыткостью.
За ним – ещё двое. Лицо одного смутно знакомо. Или кажется? Типичный нурман откуда-то с севера.
А может, и не кажется.
– Глянь, Хродмар, мой цыплёнок ожил! – Цепкие пальцы ухватили Сергея за волосы. Увернуться он не успел. – Что, цыплёнок, сам теперь жрать будешь?
Сергей молчал. Внутри – страх и ненависть. Причём страха намного больше. Даже зубы застучали.
– Оставь его, Скилл, – велел властный. – Всё равно он по-людски не понимает. Хочешь, чтобы он опять трясучкой заболел? Вегест, сколько нам ещё?
Говорили они по-нурмански, а не по-словенски. Но Сергей понимал их прекрасно. Языком людей севера он владел практически как родным.
– Если ветер не стихнет, к полудню будем, – помедлив немного, ответил кормчий.
– Уверен, что нам туда надо?
– Надо, Хродмар. Если ты не хочешь увидеть за кормой драккары Стемида. Лично я не хочу.
Хродмар поскрёб бороду, помолчал, поглядел, как убегают из-под кормы пенные «усы».
– Я тоже не хочу, друг. Но кто знает, как они себя поведут, увидав этих трэлей
[2]?
– Скажем, что купили их в Смоленске. Конунг варягов ушёл к друзьям-свеям. В гарде его сын. Молодой. Мы скажем, он поверит.
