272 СЛОВА
Всё заметнее стало проступать из-за горизонта неясное «после войны». Заглядывая туда, президент задумывался о судьбе будущих освобождённых рабов. Его «Прокламация об освобождении» была защищена законом только на время ведения боевых действий, но что будет потом?
Более года назад, 14 августа 1862-го, в Белом доме президент уверял членов Комитета чернокожих, что лучшим решением вопроса о будущем американских негров было бы их переселение за пределы Соединённых Штатов, туда, «где климат им более привычен». Под влиянием давних идей своего бывшего политического кумира Генри Клея Линкольн как минимум с начала 1850-х годов верил, что добровольный отъезд свободных негров стал бы лучшим выходом и для белых, и для чернокожих. Линкольн утверждал на встрече, что очевидное неравенство рас делает невозможным их сосуществование в одной стране без ущерба друг для друга, что успехи Либерии (с президентом которой он встречался и беседовал) убеждают в возможности создания чернокожими своей страны где-то в тропиках, благо Конгресс выделяет деньги для такого начинания
.
Однако ход событий заставил Линкольна переменить точку зрения. Реакция членов Комитета чернокожих оказалась сдержанно негативной. Решительнее отозвались свободные негры Севера. Их позиция была выражена в опубликованном «Воззвании чернокожих Филадельфии к президенту Соединенных Штатов»: «Да, мы не можем не сожалеть о необразованности и бедности нашей расы. Но как ей не быть бедной и униженной, если нас попирает железная пята хозяина, не знающего иного закона, кроме стремления возвыситься и разбогатеть за наш счёт? Многие из нас здесь, в Пенсильвании, владеют своими домами и иной собственностью, в целом составляющей миллионы долларов. Зачем же нам жертвовать всем этим, бросать свои дома и отрекаться от родных мест, зачем бежать в незнакомую землю? Только для того, чтобы умиротворить злобствующих и предубеждённых предателей, поднявших оружие против правительства, их приспешников и помощников?» Со страниц «Нью-Йорк трибюн» к президенту обратился с открытым письмом преуспевающий филадельфиец Роберт Нёрвис, один из лидеров негритянского движения: «Напрасно Вы говорите мне о „двух расах“ и их „взаимном антагонизме“. С точки зрения человеческих прав существует только одна раса — это человеческая раса. Бог создал все нации, заселившие землю, с одной кровью. Сэр! Эта земля наша столько же, сколько и ваша, и мы её не покинем!» Среди членов правительства Чейз считал, что куда мудрее будет постараться преодолеть расовые убеждения и сделать Америку домом для освобождённых негров
.
Вдобавок эксперимент с колонизацией провалился. Идея отправить 500 поселенцев в провинцию Чирики на Панамском перешейке и положить начало новой стране «Линконии» была встречена в штыки её будущими соседями: уже в сентябре 1862 года Сьюард докладывал президенту, что Гондурас, а затем Никарагуа и Коста-Рика объявили, что не только не приветствуют негритянских поселений, но и применят силу в случае их появления
. Не удалась и попытка 453 негров обосноваться на острове вблизи Гаити: отвратительная организация переселения и разразившаяся эпидемия вынудили Линкольна отдать приказ о выделении транспорта на эвакуацию выживших горе-колонистов. Через какое-то время Хэй зафиксировал: «Идею колонизации президент отбросил»
.
Наконец (но не в последнюю очередь), свою роль сыграли мужество и патриотизм, проявленные сформированными в 1863 году негритянскими воинскими частями — они нанесли сильный удар как по уверенности в «неполноценности» чернокожих воинов, так и по убеждённости в их «чуждости» Соединённым Штатам. Куда менее патриотичными и более «чуждыми» оказались в глазах Линкольна «мирные демократы». 26 августа 1863 года в открытом письме землякам из Иллинойса президент обращался к оппонентам:
«Вы говорите, что не хотите сражаться за негров. Некоторые из них хотят сражаться за вас, но не в этом суть. Негры, как и все люди, имеют свои мотивы. Почему они должны сражаться за нас, если мы ничего для них не сделаем? Если они жертвуют жизнями ради нас, они, должно быть, руководствуются сильными побуждениями — хотя бы обещанием свободы. А данные обещания надо выполнять!
Мир уже не так далёк, как казалось… Когда он наступит, в нём будут жить те чернокожие, которые никогда не забудут, как молча, со сжатыми зубами и сосредоточенным взглядом, шли в штыки ради приближения этого мира»
.
Чуть позже Линкольн утверждал, что негры будут среди тех, кто поможет хранить «алмаз свободы в свободном отечестве».
Но перемена взглядов требовала идеи, способной объединить всю страну. В поисках такой идеи Линкольн провёл немало времени и исписал немало бумаги. Возможно, лучше всего ему удалось изложить свои мысли и чувства всего в десяти предложениях, включающих 272 слова, — в двухминутной речи, произнесённой 19 ноября 1863 года на освящении военного кладбища у Геттисберга. Хотя Грант ещё не решил судьбу войск у Чаттануги, торжественная церемония стала символической точкой в победной кампании 1863 года.
Присутствие главы государства на митинге долгое время было под вопросом, поэтому главным оратором был назначен седовласый Эдвард Эверетт, некогда президент Гарварда и известнейший мастер слова. В печально-торжественный день, «один из прекраснейших дней индейского лета»
, он два часа со всеми нужными интонациями и жестами детально описывал героическую битву и делал надлежащие выводы. Как заметил один из репортёров: «Слов было много, но сердца они не затронули. Он говорил как учёный, как энциклопедист, но не как оратор».
Линкольн выступил следом с такой короткой речью, что заслушавшийся фотограф щёлкнул наведённой на подиум камерой только тогда, когда президент уже спускался вниз и надевал обвязанный чёрной траурной лентой цилиндр. Речь увлекла многих. Она оказалась одновременно такой простой, что её легко учат наизусть американские школьники, и такой сложной, что её анализ не завершён даже после выхода нескольких специальных монографий
. Одной только проблеме перевода 272 слов на русский язык посвящена почти трёхсотстраничная диссертация
.
Возможно, права переводчица Мишель Верди, призывающая сбросить оковы прозы и переводить Геттисбергскую речь в стихах, чтобы не читать её, а декламировать речитативом. Тогда величие идеи, за которую шла война и гибли люди, поднимается до уровня ответственности за судьбы мира
.
— Леди и джентльмены! Президент Соединённых Штатов! — объявил друг и телохранитель Линкольна Уорд Ламон.
Линкольн поднялся с места, надел очки и вытащил из кармана небольшой лист бумаги. Всё, о чём его просили устроители, — это «сказать несколько подходящих к случаю слов»
.
«Минуло восемьдесят семь лет с тех пор, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, рождением своим обязанную свободе; нацию, посвятившую себя доказательству того, что все люди сотворены равными. Сейчас мы проходим через великое испытание гражданской войной, которым решается, способна ли выстоять эта нация или любая другая нация, рождённая подобным образом.
Мы собрались на поле битвы этой великой войны, чтобы выполнить свой долг, чтобы освятить место, где обретут покой отдавшие жизнь свою ради жизни нашего народа. То, что мы делаем, вполне уместно и достойно. Однако, по большому счёту, не нам эту землю освящать, не нам её благословлять, не нам делать её святыней. Те храбрецы, что сражались здесь, павшие и живые, уже совершили этот обряд, так что не в наших силах что-либо добавить или убавить. Мир вряд ли заметит, вряд ли надолго запомнит то, что мы здесь говорим; но то, что они здесь свершили, он не забудет никогда.
