Об остатке ночи рассказано в дневнике Хэя: «Уорд Хилл Ламон пришёл в мой кабинет и затеял разговор… Он выпил стакан виски, отказался от постели, которую я ему предложил, вышел в коридор и, завернувшись в свой плащ, улёгся у дверей президента; так он провёл ночь. Это было выражение трогательной и немой преданности. У него был небольшой арсенал пистолетов и длинных охотничьих ножей, которыми он обложился. Рано утром, ещё до того, как я и президент проснулись, он ушёл, бросив у моей двери одеяла, полученные у меня накануне»
.
ГОД 1865-й
Последнюю сессию Конгресса называли «сессией подбитых уток»
— из-за множества политиков, которым предстояло уступить свои места вновь избранным. Уходящие народные избранники могли действовать без оглядки на избирателей и без опасений за свои будущие законопроекты. Более чем на две трети «подбитыми утками» были демократы. Этим и хотел воспользоваться Линкольн, чтобы добиться принятия важнейшего закона всего его президентства — закона об отмене рабовладения.
Настойчивость президента была понятна: «Прокламация об освобождении рабов» от 1 января 1863 года была мерой экстраординарной, ограниченной военным временем, стремительно приближавшимся к концу. Постоянной мерой могла стать только принятая Конгрессом поправка к Конституции — неотъемлемая часть основного закона страны.
Сама поправка почти весь 1864 год плыла по федеральному законодательному руслу, но застряла в пути. Законопроект, в январе «спущенный на воду» сенатором от Иллинойса Лаймоном Трамблом, прошёл буруны обсуждений в сенате и был одобрен 8 апреля, однако в июне остановлен «плотиной» палаты представителей, поскольку не набрал необходимых двух третей голосов. Из семидесяти двух демократов «за» проголосовали только четверо. 25 конгрессменов не явились: многие просто испугались голосовать «за», посчитав, что такой радикальный шаг повредит им в глазах избирателей и поставит под угрозу само их пребывание в Конгрессе
. В итоге для прохождения поправки не хватило одиннадцати голосов. На этом Конгресс и закрыл сессию.
Но когда он в декабре собрался снова, Линкольн в ежегодном обращении попросил вернуться к обсуждению этого вопроса:
«На предыдущей сессии Конгресса поправка, отменяющая рабовладение на всей территории Соединённых Штатов, была одобрена сенатом, но не получила необходимых двух третей голосов палаты представителей. Хотя сейчас собрался тот же самый Конгресс с теми же самыми конгрессменами… я бы рекомендовал ещё раз рассмотреть предложенную на предыдущей сессии меру. Прошедшие выборы показали, что следующий Конгресс, скорее всего, примет закон, если этого не сделает нынешний (в результате прошедших выборов число демократов в Конгрессе сокращалось до тридцати пяти. — Д. О.). Так что вопрос о том, когда предложенная поправка пойдёт на утверждение Штатам, — это только вопрос времени. А если так — не лучше ли согласиться с тем, что чем скорее это сделать, тем лучше?.. Наша общая цель — восстановление Союза, и среди мер для её достижения, как показали прошедшие выборы, общая воля провозгласила необходимость указанной поправки к Конституции»
.
Это должна была быть 13-я поправка к Конституции (предыдущая была принята 60 лет назад!). А тремя годами ранее, в феврале — марте 1861-го, Конгресс проводил в жизнь совершенно противоположную 13-ю поправку — она должна была навсегда запретить Конгрессу США принимать какие-либо поправки, касающиеся «самобытных институтов» и «лиц, удерживаемых в труде и услужении» во всех штатах, то есть гарантировать законность и нерушимость рабовладения на Юге. Конгресс принял её за два дня до первой инаугурации Линкольна; дело оставалось за ратификацией штатами. Сорвал ратификацию Юг, начавший войну. Из-за неё «поправка Корвина», навсегда лишающая Конгресс права вмешиваться в дела рабовладения, до сих пор остаётся ни живой ни мёртвой — «подвешенной».
Весомым основанием для нового выдвижения на обсуждение поправки об отмене рабовладения стали новые успехи армии северян на западе. Джефферсон Дэвис вознамерился устроить Шерману из Атланты «вторую Москву»: уцелевшая армия южан должна была перерезать единственную железную дорогу на север, лишить противника резервов, боеприпасов и подвоза продовольствия, тем самым вынудить к «бесславному отступлению» на манер Наполеона обратно в Теннесси, а потом и в Огайо. Дэвис уже «предвидел» народное восстание в Теннесси, «предвкушал» долгожданный мир и независимость… Когда с его речами ознакомился Грант, он только спросил: «А кто обеспечит снег для „отступления из Москвы“?»
У Шермана были другие планы: оставить силы прикрытия в тылу, на севере, пойти на юг, бросив коммуникации, кормить армию за счёт местного населения, «прорубить дорогу к океану, разделить территорию Конфедерации на две части и выйти Ли в тыл». «Джорджию оккупировать бесполезно, — объяснял Шерман свои намерения, — нужно подорвать её военные ресурсы, полностью уничтожая дороги, дома и живую силу. Я пройду таким маршем, что Джорджия взвоет»
.
И Джорджия взвыла. 16 ноября солдаты Шермана разрушили и подожгли в Атланте всё, что представляло хоть какую-то военную и стратегическую ценность. Грандиозный пожар не мог не захватить сотни гражданских построек. Армия уходила на юг, к Атлантике, оставляя за спиной дым и развалины. Оркестры воодушевлённо играли «Тело Джона Брауна лежит в земле сырой, / А душа зовёт нас в бой!». Шерман объявил, что докажет силой, что его солдаты как граждане Соединённых Штатов Америки имеют право как угодно перемещаться по своей стране.
Командующий южан генерал Худ решил, что лучшая защита — это нападение, и двинулся на север, в Теннесси. Он надеялся, что Шерман бросится вдогонку, спасать свои коммуникации. Если же нет, то не позже чем через месяц южане будут в Нэшвилле, столице стратегически важного пограничного штата.
Две армии шли в противоположные стороны — и результаты оказались противоположными. Армия Худа заставила отступать передовые части северян, но к зиме уткнулась в вожделенный Нэшвилл — второй после Вашингтона город США по мощности укреплений, за которыми её ждали превосходящие силы генерала Томаса. Работал фактор, о котором Линкольн предупреждал южан ещё в 1859 году: «Да, признаю, вы смелые и храбрые, но и мы не менее смелые и не менее храбрые. Поэтому потери в схватке будут один к одному, и поэтому мы победим вас, потому что мы — большинство!»
Томас атаковал первым. Двухдневное сражение 15–16 декабря шло под непрерывным дождём, в вязкой грязи. Северяне буквально распылили 28-тысячную армию конфедератов. Южане сдавались в плен, дезертировали, просто бежали… Фантазии Дэвиса развеялись вместе с облаками порохового дыма под Нэшвиллом. Из трёх больших боеспособных армий южан осталось две, причём одна из них ничего не могла поделать с продвигающимся на юг Шерманом.
За колоннами идущих по Джорджии войск кочевали постоянно растущие в размерах таборы беглых рабов. После колонн оставалась выжженная земля: полностью разрушенные железные дороги, уничтоженные фабрики и мастерские, сожжённый хлопок, разорённые имения, озлобленное население. Солдаты варили кофе на кострах из банкнот Конфедерации и объедались мясными деликатесами. Шерман знал, насколько жесток его марш, и на это был его расчёт — благодушные жители сытого тыла должны были на собственной шкуре почувствовать, какого монстра вызвали к жизни их правители: «Мы не можем изменить души жителей Юга, но мы можем вести войну с такой жестокостью, что они возненавидят её, и сменится не одно поколение, прежде чем они захотят вновь к ней прибегнуть».
