Линкольн тоже предвидел скорый конец войны. На 14 апреля 1865 года он назначил торжественный подъём флага над фортом Самтер — того самого изодранного осколками флага, который с его разрешения был спущен 14 апреля 1861 года, и тем же самым Робертом Андерсоном, теперь генералом
. А в последнюю неделю марта Линкольн отправился на фронт, к генералу Гранту. По официальной версии утомлённый, недавно перенёсший грипп президент уезжал от столичных хлопот и орд искателей должностей для проведения смотра — это была единственная форма «отпуска», которую он тогда мог себе позволить. Кроме того, они с Мэри хотели навестить Роберта, окончившего Гарвард и поступившего на воинскую службу — помощником адъютанта при штабе генерала Гранта. Капитан Роберт Линкольн встретил родителей прямо у пристани сияющего огнями города Сити Пойнт — эта громада выросла вокруг главной квартиры армии «Потомак» всего за восемь месяцев.
Будущее показало, что президент был приглашён присутствовать при решающих событиях войны. К тому же накануне, 27 и 28 марта, на борту «Королевы рек» состоялось совещание Линкольна и его командующих. Эту встречу в 1868 году запечатлел по воспоминаниям участников художник Джордж Хили. Его картина «Миротворцы», изображающая встречу президента с генералом Шерманом, генералом Грантом и адмиралом Портером, висит в Белом доме со времён Джона Кеннеди. Шерман считал: «Линкольн на этой картине изображён лучше, чем я видел где-нибудь ещё, да и мы с генералом Грантом и адмиралом Портером вышли неплохо. Думаю, адмирал Портер дал художнику письменное описание того, где кто сидел, каковы были мебель и размеры зала „Королевы рек“. Разве что радуга за окном — фантазия Хили, символ приближающегося мира. На этой картине говорю я, остальные внимательно слушают. Думаю, художник попытался отобразить мою фразу, что если Ли останется в Ричмонде, а я достигну Берксвилла, то мы зажмём его между большим и указательным пальцами. Неважно, какое значение пытался Хили придать нашей группе, но мы сидели именно так, как изображено, и вели важный разговор 28 марта; я расстался с Линкольном, чтобы больше никогда не увидеться»
. Шерман уехал готовить марш на Ричмонд, но Грант уже мог позволить себе его не дожидаться. Он ждал только момента, когда стихнут весенние ливни. Линкольн отправил Мэри обратно в столицу, но Тада оставил при себе.
Утром 31 марта с борта «Королевы рек» Линкольн услышал канонаду и ружейную трескотню со стороны Питерсберга. Грант начал хорошо подготовленное наступление, бросив в обход зарывшейся в траншеи армии Ли недавно пришедшие на помощь войска генерала Шеридана. Они зачистили «шермановскими» методами некогда плодородную долину Шенандоа и после этого соединились с главной армией. Шеридан был той гирей, которой Грант нарушал равновесие на фронте.
«Понимаю, что должен вернуться, — телеграфировал Линкольн военному министру, — но не могу не остаться, чтобы увидеть итоги наступления генерала Гранта».
Стэнтон отвечал немедленно: «Надеюсь, Вы останетесь, чтобы увидеть, как всё закончится, — хотя бы на несколько дней. Я уверен, что Ваше присутствие окажет огромное влияние на то, чтобы предпринятые усилия окончились падением Ричмонда, — по сравнению с этим груз остальных обязанностей не тяжелее пёрышка. Здесь делать особенно нечего, а мелкими заботами не стоит Вас беспокоить. Задержка в наступлении нанесёт наибольший вред, а пока Вы там, задержки не будет!»
И задержки не было. 1 апреля Шеридан разорвал оборону конфедератов у стратегического перекрёстка дорог, известного как «Пять развилок», и на следующее утро Грант скомандовал общий штурм Питерсберга. Вскоре западный участок обороны южан был прорван.
Ещё до полудня во время воскресной службы президенту Джефферсону Дэвису прямо в храм принесли телеграмму от генерала Ли: «Не думаю, что сумею удержать позицию дольше, чем до темноты. Советую всё приготовить для эвакуации Ричмонда сегодня же ночью». Поздно вечером Дэвис, правительство и золотой запас Конфедерации были вывезены на запад от города. Ночью туда же, вдоль реки Аппоматтокс, ушли из Питерсберга остатки армии генерала Ли. Оставалась последняя надежда — на соединение Ли с частями, противостоящими Шерману, и создание из двух побитых армий одной боеспособной.
Третьего апреля Грант известил Линкольна, что Питерсберг взят, и пригласил приехать. У фортов, прозванных солдатами «Ад» и «Проклятие», лежали тела погибших. Сопровождавший президента телохранитель запомнил, каким печальным и осунувшимся стало его лицо
. Линкольн проехал по пустынным улицам, поздравил Гранта с победой, проговорил с ним полтора часа и вернулся назад. Едва он покинул город, Гранту принесли депешу о вступлении федеральных войск в горящий Ричмонд.
Уже к восьми утра 4 апреля Линкольн был готов к поездке в недавнюю столицу Конфедерации («Слава богу, я дожил до этого дня!»). Военный министр Стэнтон, узнав о таком намерении, прислал предостерегающую телеграмму: «Прошу Вас подумать: стоит ли наносить ущерб нации, подставляя себя под опасность?.. Одно дело — генералы, чья обязанность быть с войсками и подвергать себя подобному риску. Другое дело — политик, глава государства». Линкольн ответил успокаивающей телеграммой: «Спасибо за тревогу. Я буду осторожен»
— и взял с собой Тада, которому в этот день исполнилось 12 лет.
Канонерка ползла к Ричмонду, огибая полузатонувшие корабли и помеченные флажками мины, расталкивая трупы лошадей и всевозможные обломки. Наконец стала видна бывшая столица Конфедерации. Над ней поднимались столбы дыма: уходя, южане подожгли всё, что смогли.
Линкольн, держа Тада за руку, сошёл на берег. Вся его охрана состояла из дюжины военных моряков, вооружённых карабинами. Они так и шли в центр города подобием сэндвича: полдюжины моряков спереди, полдюжины сзади, в центре Линкольны, старший и младший, адмирал Портер и телохранитель Крук. Президента узнали, к компании присоединился чернокожий «гид», и постепенно вокруг собралась целая толпа негров и негритянок, кричавших «Слава!», «Аллилуйя!», «Президент Линкум приехал!» и пытавшихся коснуться своего освободителя. По легенде, один из освобождённых рабов бросился Линкольну в ноги, но тот сказал: «Не нужно вставать передо мной на колени — только перед Господом! Его благодарите за навек дарованную свободу». Ещё один седовласый негр в лохмотьях снял свою изодранную соломенную шляпу: «Да хранит вас Господь, масса президент Линкум!» — и Линкольн поднял цилиндр и наклонил голову в ответном приветствии. Снял шляпу перед негром! Простой жест ломал устои, больше двух столетий выстраивавшиеся белой аристократией Юга.
Сбегались на шум и белые бедняки, пережившие в городе четыре тяжёлых года. Какая-то девочка выскочила из толпы и вручила президенту букет роз
. Белое население кварталов побогаче либо смотрело в окна, либо демонстративно захлопывало ставни. Телохранителя Крука потряс контраст: шумная, восторженная, поющая и танцующая толпа вокруг и молчаливые головы, сотнями выглядывающие из окон. Казалось, вот-вот в одном из окон появится солдат в сером мундире и прицелится из ружья…
Они дошли до выгоревшего делового центра; здесь к охране присоединился кавалерийский эскорт. В Белом доме Конфедерации был теперь штаб федералов. Линкольн прошёл по брошенным впопыхах комнатам, а в кабинете Джефферсона Дэвиса сел за всё ещё заваленный документами стол, покинутый хозяином 48 часов назад, — не как триумфатор, заметил один из очевидцев, а как усталый измотанный человек, чувствующий, что конец работы близок. От него ждали исторической фразы — а он попросил стакан воды. Потом, уже в коляске, Линкольн проехал мимо тюрьмы для военнопленных Либби (теперь её постояльцами были конфедераты), мимо десятков разрушенных зданий и остановился у Капитолия, в котором собирался Конгресс мятежников. Внутри царил хаос: разбросанные бумаги и ставшие ненужными облигации Конфедерации, поломанная мебель, следы паники и спешной эвакуации. Не стал уезжать только помощник военного министра южан (один из трёх участников переговоров у форта Монро). Ему были продиктованы ещё раз те же, что и в феврале, условия мира:
