Затронув библейскую тему, Авраам поднялся до рассуждений о проблемах жизни и смерти, в те годы коснувшихся его особенно близко: «Смерть президента напоминает о том, что все мы смертны, ибо когда уходят обычные люди, мы не задумываемся об этом, но расставаясь с великими и знаменитыми, мы поневоле погружаемся в печальные рассуждения: „Так чем же, о смертный, гордиться тебе?“».
После этой поэтической строки Линкольн перешёл к чтению одного из своих самых любимых стихотворений, подходящего к печальному настроению аудитории: произведения шотландского поэта Уильяма Нокса «Смертность» («Mortality»), в котором рассуждения о бренности земного существования наталкивают на вечный вопрос о смысле жизни, столь остро вставший тогда перед отставным политиком:
Надежда и отчаяние, радость и боль
Перемешиваются под солнцем и дождём,
И улыбка, и слеза, и песня, и плач
Идут друг за другом, как волна за волной…
От румянца жизни до бледности смерти,
От позлащённых чертогов до савана и гробовой доски —
Лишь мгновение, лишь вздох.
Так чем же, о смертный, гордиться тебе?
А траурный список всё пополнялся. В 1852 году ушли из жизни семидесятилетний Дэниел Уэбстер (по оценке Линкольна, «один из величайших людей нации»
) и 75-летний Генри Клей. Это были потери национального масштаба. В день поминовения Клея Спрингфилд погрузился в траур: остановился бизнес, закрылись лавки, печальная процессия прошла от епископальной церкви, в которой была отслужена панихида, к зданию Капитолия штата, где выступил Линкольн
. Он не просто перечислял заслуги Клея — он словно отвечал на вопрос, чему он сам научился у знаменитого деятеля.
Это Клей, говорил Линкольн, своим примером «преподал нам как минимум один полезный урок: любой человек, как бы беден он ни был, если действительно захочет, сможет получить достойное образование и с его помощью заслужить уважение окружающих». Это Клей сумел сконцентрировать в себе качества политика — красноречие, умение трезво оценивать ситуацию, непреклонную волю, — которые по отдельности не редкость, но нечасто соединяются в одной личности. Клей сумел поставить эти качества на службу всеобщим, а не локальным интересам. Он любил свою страну не столько потому, что это была его страна, сколько потому, что это была свободная страна, а все стремления Клея были посвящены делу свободы.
Может показаться парадоксальным, что Клей был одновременно рабовладельцем и противником рабства. Но, замечал Линкольн, Клей жил в стране, где рабство давно и прочно укоренилось, и поэтому выступал за постепенное освобождение рабов. Ему были чужды радикалы из обоих лагерей, ибо требовавшие во имя гуманизма немедленной ликвидации рабства «раскалывали на куски единый Союз», а стоявшие за неизменное сохранение рабства «разрывали на клочки Конституцию» с её принципом «Все люди рождены свободными и равными».
Политическим завещанием Клея по вопросу рабовладения Линкольн счёл его долгую поддержку Американского колонизационного общества. Деятели этой организации считали, что будет справедливо «вернуть Африке детей, оторванных от неё насилием и жестокостью, и тогда с ними на дикий континент придут богатые плоды религии, цивилизации, закона и свободы». Не в этом ли, вопрошал некогда Клей, замысел Творца вселенной (чьи пути неисповедимы и непонятны близоруким смертным): обратить изначальное зло в доброе дело для самой несчастливой части земного шара?
Продолжая мысли Клея, Линкольн высказал согласие с этой идеей организованного исхода, добровольного избавления Америки не только от рабства, но и от бывших рабов («да не обрушатся на нас бедствия, подобные библейским десяти казням египетским, павшим на фараона за отказ освободить порабощённых сынов Израилевых!»). Линкольн «образца 1852 года» видел решение проблемы в трудах «нынешнего и последующих поколений» по избавлению страны от рабства через возвращение порабощённых людей на землю предков, «настолько постепенное, что никто — ни расы, ни отдельные личности — не пострадает от перемен». Этим, завершал свою речь Линкольн, мы лучше всего воздадим должное Генри Клею, ибо именно этого он желал наиболее страстно
.
Но не смерти президента Тейлора и Генри Клея принесли Линкольну самые трагические переживания. Рано утром 1 февраля 1850 года, измучившись от жара и кашля острой чахотки, умер, не дожив до четырёх лет, их с Мэри сын Эдди. Родители боролись за жизнь мальчика 52 дня. Авраам бегал в аптеку за всеми возможными лекарствами, дежурил ночами у постели, растирал слабую грудь настойками… Ничего не помогло.
Особенно страшным оказался удар для Мэри. За полгода до этого она потеряла отца, неожиданно скончавшегося от холеры, в январе — любимую бабушку, а теперь вот Эдди… В дождливый день похорон она была не в силах пойти на кладбище и даже встать с постели, рыдала и причитала так, что пугала шестилетнего Бобби. Некоторое время Мэри даже отказывалась от еды, и Авраам уговаривал её, словно маленькую: «Ешь, Мэри, ради жизни, нужно есть».
Письма Авраама о смерти сына скупы: «…мы очень скучаем по нему»; но сохранилось свидетельство, что вернувшись с похорон и взяв со стола уже бесполезный рецепт, Линкольн не смог удержаться от рыданий
. И именно после смерти Эдди, как написала однажды Мэри, сердце её мужа стало «обращаться к религии»
.
Некоторым утешением для родителей стало рождение через 11 месяцев, 21 декабря 1850 года, ещё одного сына, названного в честь свояка Мэри, доктора, пытавшегося спасти Эдди, Уильямом Уоллесом. Не успела Мэри оправиться от тяжёлых родов, как пришло письмо, извещавшее, что смертельно болен Томас, отец Авраама…
Отец прекратил свои «перекочёвки» в поисках идеальной фермерской жизни только на рубеже своего шестидесятилетия. В 1837 году Томас и Сара Линкольн окончательно осели на ферме в графстве Коулс — «пряжке на кукурузном поясе» Иллинойса, примерно в 80 милях на восток от Спрингфилда. Авраам помогал родителям, в том числе деньгами и по юридической части, а в 1841 году «купил» за внушительную сумму в 200 долларов треть их земельных владений, чем обеспечил Томасу и Саре спокойную жизнь на ближайшие годы. К тому же за ними присматривал не очень расторопный, не очень образованный, но преданный сводный брат Авраама Джон Джонстон.
Однажды, в конце мая 1849 года, он уже вызывал Линкольна тревожным письмом: «Дорогой брат! Твой отец тяжело болен, очень хочет видеть тебя, хочет, чтобы ты приехал, потому что ты его единственный сын, единственный плоть от плоти его, и поэтому он хочет, чтобы ты приехал, говорит, что почти отчаялся увидеть тебя до встречи в неизведанном мире, то есть в раю… я пишу это с разрывающимся сердцем, я ездил за доктором, и я бы хотел, чтобы ты приехал, если сможешь, и ещё он хочет, чтобы я передал твоей жене, как он её любит и хочет встретиться с ней на небесах… у нас всё хорошо…»
Получив письмо, Линкольн бросил все дела — а это был разгар хлопот о должности в Вашингтоне, решающий момент для его политического будущего, — немедленно примчался к отцу и провёл с ним три дня
. Линкольн спешил на печальное прощание с отцом; но, оказалось, напуганный Джонстон отправил письмо, ещё не узнав мнение доктора; уже к приезду Авраама Томасу стало значительно лучше, и вскоре он поправился
.
