Так грянем же ура!
Так грянем же ура!
Храбрец Фримонт
Возглавит фронт,
Пришла его пора!
Вице-президентом многие видели Авраама Линкольна, хотя большинство склонялось к кандидатуре бывшего сенатора от Нью-Джерси Уильяма Дайтона. Он и набрал при окончательном голосовании большинство голосов — 253. Но даже тот факт, что на общенациональном партийном съезде кандидатуру Линкольна поначалу поддержали 110 делегатов, означал, что адвокат из Иллинойса стал общенациональной политической знаменитостью, пусть и не первой величины. Авраам был в очередном «объезде округа», когда друзья — судья Дэвис и адвокат Уитни — сообщили ему приятную и неожиданную новость о выдвижении его кандидатом в вице-президенты. Он сначала просто не поверил: «Полагаю, что не я. В Массачусетсе есть ещё один известный Линкольн; думаю, что он».
Линкольн взялся за организацию политической кампании Фримонта в Иллинойсе со всей энергией, хотя считал более приемлемой кандидатурой на президентский пост члена Верховного суда США, решительного противника рабства Джона Маклина. Главную свою задачу Авраам видел в том, чтобы перетянуть бывших вигов — сторонников Филмора на свою сторону. Он выступил более чем с пятьюдесятью речами, в которых доказывал необходимость объединения. Те, кто голосует за Филмора, убеждал Линкольн, фактически голосуют за Бьюкенена. Туда, где Линкольн выступить не успевал, шли литографированные экземпляры его агитационной речи; от руки были проставлены только дата и подпись.
Линкольн предсказывал: «Если сторонники Фримонта и Филмора объединятся, то в Иллинойсе мы побьём Бьюкенена. А разделённых — он нас побьёт». Предсказание сбылось, но, увы, в пессимистической части.
Четвёртого ноября 1856 года в Иллинойсе за Фримонта проголосовало 96 180 избирателей, за Бьюкенена — 105 344, за Филмора — 37 451. В то же время претендент на пост губернатора Иллинойса от демократов ожидаемо проиграл единому кандидату. Схожая картина была и по всей стране: Бьюкенен набрал 45,3 процента голосов, в то время как сторонники Фримонта и Филмора поделили своё «большинство»: 33,1 и 21,6 процента соответственно
.
И всё-таки республиканцы восприняли результаты выборов оптимистично. Они чувствовали себя не проигравшими, а чуть-чуть не выигравшими. Банкет республиканцев Чикаго меньше всего напоминал поминки по выборам. В заново сформировавшейся двухпартийной системе соперниками демократов стали они, а не растворившаяся партия вигов и не дышащая на ладан Американская партия. Один из партийных поэтов писал: «Если за несколько месяцев существования мы почти победили, / То что будет через четыре года?»
«ДОМ РАЗДЕЛЁННЫЙ»
1857 год был для Линкольна-адвоката одним из самых удачных: много работы, много успехов, достойные заработки. В их доме, в большой гостиной с пёстрым ковром на полу, всё чаще собирались именитые люди города, политики, коллеги-юристы.
И всё больше Линкольн из юриста, занимающегося политикой, превращался в политика, всё ещё занимающегося юриспруденцией.
Этот год стал критическим для истории страны: именно тогда, по выражению историка Кеннета Стампа, «Север и Юг достигли политической точки невозврата»
. Это был год жестокого экономического кризиса и год решительного наступления рабовладельческого Юга на права свободных северных штатов.
Наступление это началось уже в день вступления во власть нового президента, демократа Бьюкенена. В инаугурационной речи он объявил, что в ближайшее время Верховный суд США примет важное для политической ситуации в стране решение. Речь шла о деле Дреда Скотта, раба из Миссури, попытавшегося добиться свободы для себя и своей семьи на основании того, что он был вывезен хозяином в свободный штат Иллинойс.
Шестого марта 1857 года Верховный суд разрушил веру в то, что «воздух Севера делает человека свободным». Семью голосами против двух высшие хранители справедливости не просто отказали Скотту в иске — они объявили, что рабы вообще не могут претендовать на защиту Конституции США, ибо их юридический статус — это положение говорящей собственности, а хозяева вправе брать свою собственность на любые территории страны (так же как, например, своих лошадей или свиней). Суд постановил, что даже свободный чернокожий не имеет права требовать гражданства. Более того, было официально объявлено, что Конгресс США не имеет права запрещать рабство на территориях, ещё не ставших штатами. Это делало неконституционным Миссурийский компромисс 1820 года, на котором десятилетиями зиждилось политическое равновесие. Невидимой границы между рабовладельческими и свободными от рабства землями Запада больше не было. Забор из притчи Линкольна рушился. Хозяин рабов получил защищённое законом право перемещаться вместе с ними к северу от магической разграничительной линии, проведённой некогда на запад от границы штатов Миссури и Арканзас.
Для Линкольна, с его уважением к законам и судебным постановлениям, решение Верховного суда стало ударом. Совсем недавно, во время избирательной кампании 1856 года, он говорил демократам во время споров о рабовладении: «Верховный суд США — вот трибунал, решающий такие вопросы… Мы подчинимся его решениям, и если вы, демократы, сделаете то же, вопрос будет снят»
. Но теперь он уже не мог оставаться на такой позиции. Его беспокоило заявление председателя Верховного суда, восьмидесятилетнего ровесника революции Роджера Тони. Этот «столп власти» показал, что он прежде всего южанин, ибо объявил, что основополагающие документы политической системы США — Декларация независимости и Конституция — не имеют никакого отношения к чернокожему населению страны. Ситуацию в Иллинойсе накалила речь сенатора Стивена Дугласа, вернувшегося в Спрингфилд после очередной сессии Конгресса. Столичного гостя попросили высказать авторитетное мнение по поводу самых наболевших вопросов современности. Дуглас не только провозгласил необходимость повиноваться решениям «высшей юридической инстанции на земле», но и повторил идею судьи Тони: Декларация независимости, начинающаяся со священных для каждого американца слов об очевидности той истины, что «все люди созданы равными и наделены Творцом определёнными неотъемлемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью», имеет в виду только белую расу и даже только выходцев из Британии
.
Линкольну пришлось разрешать противоречие: самый справедливый суд вынес самое несправедливое решение… Две недели провёл он в библиотеке Конгресса Иллинойса, выискивая юридические и исторические ответы на поставленные вопросы, а потом на одном из митингов в Спрингфилде озвучил мнение Республиканской партии: «По нашему мнению, решение по делу Дреда Скотта ошибочно. Мы знаем, что Суд порой аннулирует свои решения, и мы будем делать всё возможное, чтобы повлиять на отмену решения по делу Дреда Скотта» — и тут же решительно отделил свою позицию от позиции радикалов: «Ни к какому сопротивлению этому решению мы не призываем»
.
Всё выступление Линкольна было хорошо выстроенной полемикой с Дугласом и остальными отказывавшими чернокожему населению в элементарных правах. По его мнению, авторы Декларации независимости вовсе не утверждали, что «все должны быть равны по цвету кожи, росту, интеллекту, моральным качествам или роли в обществе»; они лишь считали, что «все люди созданы равными в неотчуждаемых правах на жизнь, свободу и стремление к счастью». Утверждение, что «все» означает «не все», не просто логически абсурдно — оно несправедливо, ибо усиливает гнёт над и так угнетёнными рабами: «Словно все силы мира объединились против негра. Они закрывают за ним сотни тяжёлых железных дверей, они запирают эти двери на сотни замков, открыть их можно только одновременным поворотом сотни ключей. Но ключи эти в руках сотен разных людей, разбросанных по сотне отдалённых друг от друга мест, а они по-прежнему ищут, что бы такое придумать, чтобы негр вообще не мог выйти наружу»
.
