Линкольну это вполне могло напомнить историю об одном митинговом агитаторе с Запада, который потребовал у президента Джексона место посла, потом постепенно снижал претензии и в конце концов был удовлетворён подарком в виде поношенных брюк
.
Но если ограничить число посетителей было возможно хотя бы временными рамками, то остановить поток писем — никак. Николаи и Хэй сортировали содержимое ежедневно приходящих мешков: поздравления и просьбы о правительственных должностях — в архивную стопку, толстые многостраничные прожекты и памфлеты — в мусорную корзину. На стандартные просьбы (о высылке фото, автографа, биографии) секретари писали стандартные ответы. Особый разряд посланий составляли многочисленные оскорбления и угрозы. Они сохранились потому, что Линкольн сделал их предметом коллекционирования. Будущего президента называли обезьяной, бабуином, сатиром, шутом, негром, мулатом, монстром, идиотом, жертвой аборта; его следовало высечь, сжечь, повесить, посадить, пытать… От непонятных «священных братств» приходили рисунки виселиц и кинжалов. Были листы, заполненные ругательствами с орфографическими ошибками: одно такое послание состояло из десяти строк, в каждой только крупно выведенное «чёрттебявозьми». Были и такие, в которых художественно описывалось, как именно ружейный выстрел прервёт жизнь адресата ещё до или во время инаугурации. По сравнению со всем этим весьма добродушным выглядел пришедший из глубинки Иллинойса «Диплом Ордена уродов»
. При этом и достойных прочтения писем оставалось столько, что, как замечал Джон Хэй, Линкольн «занимался своей корреспонденцией постоянно: дома, в офисе, на улице и в кругу друзей… Разве что в церкви ему приходилось преодолевать этот сильный соблазн»
.
Между тем уже был сшит лучшим портным Чикаго и выставлен в витрине на всеобщее обозрение костюм-тройка для инаугурации: кашемировая пара, шёлковая жилетка. «Сшит из лучшей ткани, которую можно купить, и сделан с таким вкусом и старанием, которые не купить ни за какие деньги!»
Пришла пора сборов в дорогу и прощаний. Со многими — навсегда…
В самом конце января Линкольн незаметно исчез из города. Путь его лежал в графство Коулс, в Фармингтон, где в десяти милях от железнодорожной станции жила его матушка Сара. Эти десять миль Авраам проделал в лёгкой повозке, раскланиваясь и обмениваясь приветствиями со старыми знакомыми, как в прежние времена. Одет он был так, что никто бы и не подумал, что по просёлку катит будущий президент США, — так, городской юрист с саквояжем. Авраам обнял старую женщину, которую всегда считал своей второй матерью, пообщался с родственниками, Хэнксами и Джонсонами, на кладбище постоял у могилы отца. Попросил подобрать для неё подходящий надгробный камень.
Матушка Сара благословила Авраама в дальний путь. Со слезами говорила она о том, что никогда больше не увидит сына и что его убьют…
На прощальный приём, устроенный 6 февраля, за неделю до отъезда, ожидалось семь сотен гостей, но репортёры насчитали, что пришло более тысячи. Чтобы подойти пожать руку хозяину, приходилось выстаивать двадцатиминутную очередь от входной двери до гостиной. В прихожей гостей встречали нарядная Мэри (она совершила в январе вояж в Нью-Йорк за покупками, чтобы соответствовать представлениям о первой леди страны), три её сестры и Роберт, специально приехавший из Гарварда
. Вилли и Тад весь вечер резвились рядом с отцом, причём младший возился и шумел, «как молодой волчонок», пока Авраам его не унял. Приём затянулся за полночь.
В тот же день в Капитолии штата Алабама в городе Монтгомери шли закрытые заседания съезда отделившихся штатов Америки, начавшегося 4 февраля. Представители шести из семи штатов (техасцы опаздывали) объявили о создании нового государственного образования — Конфедеративных Штатов Америки. На четвёртый день работы была принята его конституция, скопированная с Конституции США, но признававшая независимость отдельных штатов и полную правомерность рабовладения. На пятый день был избран, поначалу временно, президент — им стал бывший сенатор США из Миссисипи, бывший военный министр Джефферсон Дэвис. Вице-президентом выбрали Александра Стивенса из Джорджии. Ещё в декабре Линкольн надеялся, что его «когда-то друг и теперь, надеюсь, не враг» Стивенс останется пламенным сторонником сохранения Союза, и затеял с ним переписку, в которой уверял, что не собирается посягать на рабовладение в существующих южных штатах
. Но Стивенс поддерживал единство только такой страны, в которой ничто не будет препятствовать развитию рабовладения. Став вице-президентом Конфедерации, он произнёс 21 марта речь, считающуюся одним из самых ярких идеологических манифестов Конфедеративных Штатов Америки. Она вошла в историю под названием «Краеугольная речь», потому что Стивенс провозгласил, что прежние постулаты Декларации независимости Джефферсона «фундаментально ошибочны», поскольку основаны на «допущении» равенства всех рас, и что «краеугольным камнем», принципиальной основой новой формы правления является «великая истина, утверждающая, что негр не равен белому человеку и что рабство, то есть подчинение высшей расе, представляет собой естественные и нормальные условия человеческого существования»
.
А в Вашингтоне тонул в дискуссиях «Мирный конвент», собравшийся также 4 февраля под председательством престарелого экс-президента Джона Тайлера. Там не было ни одного делегата из отделившихся штатов, не было и представителей нескольких северных. Никаких принципиально новых идей примирения высказано не было. Резолюции этого «Конвента почтенных джентльменов» будут провалены Конгрессом.
На таймере быстро менялись цифры: «До начала войны — 64, 63, 62 дня…»
В Спрингфилде Линкольны распродали мебель, дом сдали внаём, ибо планировали рано или поздно вернуться, собаку Фидо оставили на попечении друживших с ней соседских мальчишек и переехали в съёмные апартаменты. На чемоданах и сундуках глава семьи своей рукой подписал таблички с адресом пункта назначения: «А. Линкольн, Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия».
В последний день перед отъездом Линкольн зашёл попрощаться с Билли Херндоном и со ставшим таким привычным офисом. Разобравшись с накопившимися бумагами, обсудив с партнёром незавершённые дела, Авраам возлёг на свой любимый старый диван (ноги по привычке положил на приставленный стул) и некоторое время молчал, уставившись в потолок.
— Билли, сколько лет мы вместе?
— Лет шестнадцать.
— И за всё это время ни разу не поругались, не так ли?
— Выходит, что ни разу.
Перед уходом Линкольн собрал связку нужных ему книг и бумаг и попросил Херндона не снимать висящую у входа состаренную временем табличку «Линкольн и Херндон»: «Пусть наши клиенты знают, что выборы президента не повлияли на нашу фирму. Если я буду жив, я когда-нибудь вернусь сюда и мы продолжим свою практику, как прежде»
.
В вокзальном зале ожидания Линкольн провёл почти полчаса, пожимая руки всем желающим попрощаться с ним лично. На путях уже пыхтел, пуская пары, паровоз, «запряжённый» в состав из трёх вагонов — персональный поезд будущего президента. Вокруг собралась толпа провожающих.
Никто не расходился, хотя утро 11 февраля 1861 года было сырым и хмурым.
