Пока Джудд и Пинкертон корректировали планы доставки Линкольна в Вашингтон, тот отправился в столицу Пенсильвании Гаррисберг: это был намеренный стомильный крюк для встречи с политиками штата, во многом решившего исход недавних президентских выборов. Авраам уже знал, что произнесёт там последнюю речь в поездке (хорошо бы не последнюю в жизни), и постарался, чтобы её запомнили. Он поделился тем возвышенным чувством, которое охватило его утром на церемонии подъёма национального флага, и мыслями, которые пришли ему в голову: «Я не переставал думать о том, что вся торжественная церемония — нечто вроде символа того, что ждёт всех нас. Я думал и о том, что во всём этом торжестве я лишь скромный инструмент. Не я создал этот флаг. Не я организовал саму церемонию. Я лишь приложил некоторые усилия, чтобы поднять его. Я был целиком в распоряжении тех людей, которые всё приготовили. И если я буду опираться на такую же решительную и благородную помощь нашего народа, то, думаю, флаг так и будет гордо развеваться над страной»
.
Короткий час дневного отдыха был потрачен на введение в курс дела ближайшего окружения Авраама и окончательное согласование разработанного Пинкертоном плана. Разгорелся спор: военная часть свиты сочла тайный переезд проявлением трусости, чреватым насмешками. Полковник Самнер объявил, что приведёт кавалерийский эскадрон и, если надо, прорубится сквозь толпу до самого Вашингтона. Норман Джудд сдержанно заметил, что в этом случае президент может опоздать на инаугурацию. Судья Дэвис прервал начавшуюся перебранку, напомнив, что решающее слово за самим президентом, и попросил его высказаться
. Линкольн объявил, что много думал над сложившейся ситуацией, и если боязнь быть высмеянным — единственное возражение, он принимает план тайного переезда в Вашингтон, пусть даже «аки тать в ночи».
Оставалось всё рассказать Мэри. Авраам не представлял, как можно вдруг исчезнуть, не предупредив жену, и понимал, что придётся выдержать семейную сцену. Мэри подняла шум: она была напугана, но при этом порывалась разделить с мужем опасное путешествие. Однако механизм уже был запущен, любые перемены усиливали опасность быть раскрытыми, и Мэри в конце концов буквально затолкали в её номер и закрыли снаружи на ключ.
Вечером, во время торжественного ужина, большому числу гостей стало известно, что губернатор пригласил Линкольна провести ночь в его доме. Поэтому никто не удивился, когда почётный гость, сославшись на усталость, покинул собрание.
В своём номере Авраам сменил привычный всем цилиндр на низкую широкополую фетровую шляпу, накинул на плечи видавшее виды пальто и прихватил шаль, кутаясь в которую, можно было прикрыть лицо и бороду. Когда сгустились сумерки, он смешался с группой посвящённых, вышел с ними через боковую дверь и тут же нырнул в карету, где его поджидал вооружённый до зубов Ламон. Карета направилась к дому губернатора, но не остановилась, а покатила на окраину. Оттуда короткий состав — паровоз и неосвещённый вагон — помчал странного долговязого пассажира и его спутников в Филадельфию. Как только поезд отошёл, люди Пинкертона перерезали телеграфные провода.
Сам Пинкертон ждал в Филадельфии. Почти до момента отправления поезда на Балтимор они кружили вокруг станции в закрытой карете. К тому времени агент Кейт Уорн приобрела билеты на целый блок спальных мест в хвостовом вагоне поезда и попросила у кондуктора ключ от задней двери, чтобы было удобнее посадить «брата-инвалида», следующего в столичный госпиталь. За считаные минуты до отправления поезда задняя дверь открылась, впустила пассажира в длинном пальто и мягкой широкополой шляпе и почти сразу снова была заперта.
За час до полуночи поезд уже катил в сторону Мэриленда, к давней границе между свободными и рабовладельческими штатами. За ней начиналась территория, на которой большинство проголосовало за южного демократа Брекенриджа. Мэриленд был единственным штатом на пути Линкольна, который не прислал приглашение выступить перед его гражданами.
Авраам всю дорогу лежал на спальном месте за задёрнутой занавеской — рост не давал ему как следует вытянуться. Рядом постоянно находился Ламон. Пинкертон то и дело выходил на открытую площадку и вглядывался в ночь. Перед всеми мостами невидимые в темноте агенты подавали сигнал белым светом ламп: «Всё в порядке!»
«Всё в порядке», — шепнул Пинкертону посвящённый в тайну железнодорожный чиновник, поднявшийся в вагон в Балтиморе. Поезд прибыл туда в четвёртом часу ночи, когда вероятные конспираторы спали, набираясь сил перед предстоящим нападением. Вагон, как тогда было заведено из-за отсутствия сообщения между северной и южной станциями города, протащили по улицам на гужевой тяге и прицепили к поезду на Вашингтон. Отправление задержалось; получасовое ожидание заставляло прислушиваться к любому шуму. Неподалёку какой-то могучий ирландец тяжело стучал в закрытое окошко билетной кассы и кричал: «Начальник! Уже четыре! Начальник! Уже четыре!» Пьяная компания вдохновенно горланила «Дикси». Наконец раздался свисток. Поезд тронулся и начал набирать скорость. Мелькнули окраины Балтимора, и Ламон почувствовал, что чем чаще становится перестук колёс, тем спокойнее делается на душе…
В шесть утра они были в Вашингтоне. Можно было подумать, что по перрону идёт зажиточный фермер, приехавший из глубинки оформить бумаги на землю и заодно посмотреть столицу… Пинкертон уже собрался облегчённо выдохнуть, как вдруг справа из-за колонны появился какой-то джентльмен, пристально посмотрел на Линкольна и потянулся к нему: «Эйб, меня-то ты не проведёшь!» Пинкертон попытался отпихнуть проницательного господина локтем, потом стал отводить руку для удара. В этот миг вмешался Линкольн: «Алан, не трогай его — это мой друг! Знакомьтесь, сенатор Уошберн!»
Сенатор входил в узкий круг уведомлённых вернувшимся в Вашингтон Фредом Сьюардом о тайном приезде Линкольна и пришёл хотя бы изобразить торжественную встречу.
Вся компания погрузилась в карету сенатора и довольно быстро прибыла в отель Уилларда, временную резиденцию Линкольнов до въезда в Белый дом. Туда же немедленно примчался сенатор Сьюард. В Филадельфию, Чикаго и Нью-Йорк ушли закодированные телеграммы вроде такой: «Чернослив и орехи прибыли в Вашингтон утром», — что означало: «Опасность миновала».
Осталось только пережить издёвки, усмешки и карикатуры, которыми наполнился город, а затем и страна: никаких оправданий действий Пинкертона общественность не получила. Только много позже существование реального заговора будет признано. На могиле Пинкертона напишут: «В тяжёлый час он благополучно провёл Линкольна через опасности к сцене его первой инаугурации»
.
Мэри с детьми и официальная свита Линкольна выехали из Гаррисберга в девять утра. Когда пересекали линию Мейсона-Диксона, историческую границу между свободными и рабовладельческими штатами, Роберт затянул «Усыпанный звёздами флаг» — будущий гимн США. Переезд прошёл без особых инцидентов, если не считать встречу в Балтиморе с толпой зрителей, в большинстве своём не проявлявших радости от проезда президентского поезда. Впрочем, все уже знали, что сам Линкольн находится в столице, поэтому дело ограничилось несколькими недовольными выкриками и требованиями выдать «чёрного республиканца».
К вечеру Мэри уже распаковывала вещи в шестом номере отеля Уилларда: с помощью компаньонки она подбирала наряд для первого из череды предстоящих приёмов. Роберт убежал осматривать столицу, зато Вилли и Тад с удовольствием карабкались вверх и вниз по пытающемуся отдохнуть в кресле Аврааму. А в лобби отеля собиралась толпа посетителей, пришедших кто просить, кто поздравлять, кто просто поглазеть на будущего президента…
