«Мак» застрял у укреплений Йорктауна почти на месяц! Его нерасторопность становилась ещё заметнее на фоне новых успехов на Западе. Там снова проявил себя генерал Улисс Грант, уверенно наступавший в южном направлении. Конфедераты стянули против него все наличные силы и внезапно атаковали лагерь федералов у небольшой пристани на реке Теннесси. Попавшая в центр боёв церквушка немецких поселенцев-баптистов с именем библейского города Силома (по-английски Шайло), что означает «мир», «спокойствие», дала название одному из самых ожесточённых сражений Гражданской войны. За два дня боёв потери сторон при Шайло (более 23,5 тысячи человек, в том числе около 3,5 тысячи убитыми) превысили общие потери США во всех остальных войнах XIX века. В первый день ошеломлённые войска федералов были отброшены и почти прижаты к реке; только хладнокровие Гранта позволило им удержаться. Рано утром следующего дня на пристани стали высаживаться подоспевшие на помощь войска генерала Бьюэлла. Федералы перешли в наступление и заставили южан отойти к Коринфу, штат Миссисипи, то есть на «дальний Юг». (В этот день и погиб Сэмюэл Тодд.)
Через три дня пал после тридцатичасовой бомбардировки форт Пуласки, прикрывавший устье реки Саванны у побережья Джорджии. Начинало сказываться технологическое превосходство индустриального Севера: при осаде были успешно применены новые дальнобойные стальные нарезные орудия, по имени изобретателя называемые «пэрроты». Но эту морскую победу вскоре затмил успех адмирала Дэвида Фаррагута в Новом Орлеане. Жители крупнейшего города Конфедерации, важнейшего торгового центра всей Америки с огромным портом, были уверены, что с суши его не взять из-за непроходимых болот вокруг устья Миссисипи, а по реке к нему не пробиться мимо двух мощных фортов. Однако в ночь на 24 апреля Фаррагут повёл свои корабли на прорыв. «Казалось, артиллерия била прямо с неба, поливая нашу грешную землю», — вспоминал адмирал. Помимо фортов, огрызались выстрелами немногочисленные корабли южан, шли на таран горящие брандеры… Очевидцы сравнивали ночной бой с гигантским адским фейерверком. К утру Фаррагут пробился и двинулся на беззащитный Новый Орлеан, над которым плыл дым от горящих складов с хлопком и табаком. Город капитулировал без единого выстрела. Форты сдались. Под недовольный гул толпы в Новый Орлеан вошёл пятнадцатитысячный корпус генерала Батлера. «И дядя Сэм, — сказал один из офицеров-южан, — снова положил ключ от долины Миссисипи в свой карман»
. Корабли Фаррагута получили возможность подниматься по реке далеко на север и однажды встретились с эскадрой северян, идущей по реке вниз. Летом конфедераты контролировали только двухсотмильный участок жизненно важной артерии страны близ Виксберга. Этот город стоял на высоком холме, поэтому одним флотом, без армии взять его было нельзя. «Как жаль, что мои корабли не умеют ползать вверх по склонам»
, — писал в рапорте Фаррагуту возглавлявший флотилию канонерок командор Дэвид Портер.
Тем временем Макклеллан всё осаждал неприятельские позиции у Йорктауна. Почти весь апрель ушёл на устройство осадных батарей, но в начале мая, когда можно было начать регулярные бомбардировки, конфедераты отступили на подготовленные рубежи у Ричмонда. Они выиграли драгоценное время, стянули войска к столице и основательно окопались.
В целом ситуация в конце весны 1862 года была обнадёживающей для Союза и пугающей для Конфедерации. Гигантская армия Макклеллана наконец-то вытягивалась в широкую охватывающую дугу всего в шести милях от столицы Конфедерации. С холмов были видны шпили ричмондских церквей, слышны их колокола. Джефферсон Дэвис эвакуировал из Ричмонда свою семью и поставил на военном совете вопрос об оставлении города
. Одновременно успех на Западе позволил войскам Союза взять под контроль 50 тысяч квадратных миль территории и тысячу миль судоходных рек, занять столицы двух мятежных штатов и в придачу крупнейший город и жизненно важный торговый порт Нью-Орлеан. Контроль над Миссисипи грозил окончательно разрезать Конфедерацию пополам. Счёт потерь южан шёл уже на десятки тысяч, и Конгресс в Ричмонде объявил (впервые в истории Америки!) о всеобщей воинской повинности и о введении военного положения
.
С другой стороны, победное шествие федералов очевидно тормозилось, а ожесточение боёв лишало общество надежды на скорую капитуляцию мятежников. Генерал Грант после битвы при Шайло потерял уверенность в том, что одна решительная победа быстро покончит с мятежом; теперь он считал, что «ничто, кроме полного завоевания Юга, не сможет спасти Союз»
. Помимо военных мер, нужны были политические. Их ждали от президента Линкольна.
РОСЧЕРК ПЕРА
«Опять эти трое несносных парней!» — воскликнул президент, увидев в окно, как к Белому дому подходят радикальные конгрессмены-республиканцы Чарлз Самнер, Тадеус Стивенс и Генри Уилсон. Смысл восклицания Линкольн пояснил своему гостю, конгрессмену Хендерсону: «Школа, в которую я ходил, была в простой бревенчатой хижине, а чтению и грамматике мы учились по Священному Писанию. Учитель выстраивал нас в один ряд и заставлял по очереди читать книги Ветхого Завета. Как-то раз нам досталась история о том, как царь Навуходоносор ввергнул в пещь огненную трёх отроков, которых звали Седрах, Мисах и Авденаго. Первый раз прочесть эти имена досталось одному из самых младших. Он споткнулся на Седрахе, запутался в Мисахе и окончательно замолк на Авденаго. За что немедленно получил от учителя затрещину и своими всхлипываниями сопровождал чтение остальных. Через некоторое время парень успокоился, но когда снова подошла его очередь читать, он вдруг замер как вкопанный, всхлипнул и ткнул пальцем в книгу: „Смотрите, учитель, опять эти трое несносных парней!“»
.
«Несносные» республиканцы являлись тогда в Белый дом, чтобы снова и снова говорить с президентом о необходимости решения самой насущной, на их взгляд, политической проблемы страны — проблемы рабовладения. Они хотели действовать немедленно, решительно, революционно, и их активность в Конгрессе привела к тому, что, по замечанию историка Д. Макферсона, «законопроекты против рабства сыпались в разбухавшие папки конгрессменов, как осенью листья с деревьев»
.
Однако помимо давления слева, президент испытывал и давление справа, со стороны не только демократов, представителей пограничных штатов, но и коллег-республиканцев, среди которых было немало сторонников «консервативного лечения» с принципом «прежде всего не навреди». Они не сомневались, что рабство обречено на отмирание, но считали, что достаточно не мешать ему исчезнуть естественным путём.
В первый год войны Линкольн находился в кругу умеренных республиканцев: его отвращение к рабству было не меньшим, чем у аболиционистов, но приверженность закону и необходимость защищать Конституцию, да ещё во время войны, сдерживали чувства. Осторожность Линкольна была видна ещё осенью 1861 года — и в конфликте с Фремонтом, и в переписке с Джорджем Банкрофтом, видным учёным, много лет писавшим монументальную историю США. Банкрофт убеждал президента, что происходящее обречено занять видное место в будущих исторических сочинениях: «Ваше президентство пришлось на времена, которые навсегда останутся в истории человечества. Гражданская война — это инструмент Провидения, которым будет выкорчёвано рабство. Потомки не поймут, если в результате войны не вырастет число свободных штатов. Этого ждут с надеждой представители всех партий». Линкольн ответил очень аккуратно, словно опасаясь, что письмо перехватят и опубликуют: «К тому, о чём Вы пишете, я должен подходить со всей осторожностью и взвешенностью суждений»
.
