«Господа! Вы оба попросили меня об отставке. Я проинформирован об обстоятельствах, по которым каждый из вас счёл такой шаг уместным. Однако, тщательно рассмотрев ваши просьбы, я пришёл к выводу, что удовлетворить их мне не позволяют общественные интересы. Вследствие этого я не могу не потребовать от вас вернуться к исполнению своих обязанностей. Ваш покорный слуга
А. Линкольн»
.
И оба возмутителя спокойствия вернулись к работе в своих департаментах. Одним письмом президент отмёл обвинения в узурпации власти в адрес умеренного Сьюарда и подозрения в интригах по отношению к радикальному Чейзу. По собственному выражению Линкольна, он сохранил политический баланс и мог «ехать дальше, свесив два мешка с тыквами по разные стороны седла». Баланс был крайне необходим: близилось 1 января 1863 года — срок, объявленный в «Прокламации об освобождении». Многих терзали сомнения: вдруг президент, известный своей осторожностью, испугается, вдруг не посмеет?
Последние дни кануна 1863 года Линкольн провёл в обсуждении «Прокламации об освобождении» с оправившимся от встряски правительством. Окончательный текст президент готовил особенно тщательно: на заседании Кабинета 29 декабря он прочитал вслух свой вариант, 30-го дал каждому по экземпляру «для критики», чтобы уже на следующий день прямо с утра все собрались для принятия окончательного решения. Никакой сенатский комитет не смог бы говорить ни о произволе Линкольна, ни о самоуправстве Сьюарда. К вечеру было предложено немало поправок, но сути документа они не меняли. До 1 января оставалась ещё целая ночь.
Авраам так и не смог уснуть, а рано утром пришёл в кабинет и проработал прокламацию ещё раз. Наконец, секретарь унёс готовый текст, чтобы в Госдепартаменте превратили правленую рукопись в беловой официальный документ для подписания.
Без четверти одиннадцать в кабинет президента торжественно вошли Сьюард и его сын и помощник Фредерик. Они принесли готовый документ на широких листах пергамента. Линкольн положил его на стол, взял перо и… поправил какую-то неточность в тексте. Сьюарды отправились за новым экземпляром, а президенту пришлось покинуть кабинет, чтобы присутствовать на непременном новогоднем приёме.
Приём начинался в 11 утра и имел для Линкольна особое личное значение: впервые за много месяцев на официальном мероприятии должна была появиться Мэри. Пусть чёрный бархат её платья контрастировал с сияющими парадными мундирами дипломатического корпуса и с цветными нарядами супруг и дочерей президентского окружения — Мэри наконец-то вышла в свет. Для Авраама это, возможно, стало бы самым важным событием дня, если бы не прокламация, которая почти три часа ждала, когда президент освободится. Протокол требовал его присутствия на приёме до двух часов пополудни, и почти всё это время ушло на церемонию рукопожатий: тонкая, но бесконечная вереница гостей всё тянулась и тянулась через Синий зал…
Наконец, казавшаяся нескончаемой череда официальных и неофициальных лиц, чиновников, ветеранов войны 1812 года, посланцев всех штатов, от Мэна до Калифорнии, иссякла. Президент поднялся в кабинет, и Сьюарды снова извлекли из портфолио пять листов прокламации.
Его рука подрагивала, и уже обмакнутое в чернила золотое перо на мгновение застыло над бумагой — неужели от неуверенности? Линкольн взглянул на окружающих. «Никогда в жизни я не чувствовал себя более уверенным в своей правоте, чем в минуту подписания этого документа. Но с девяти утра я пожал столько рук, что моя кисть просто одеревенела. А эту мою подпись будут тщательно рассматривать. И если увидят, что рука дрогнула, немедленно скажут: „В чём-то он сомневался!“»
. Рука перестала дрожать, перо уверенно коснулось бумаги, и под документом, изменившим ход американской истории, Линкольн вывел необыкновенно чёткую и ясную подпись. Сьюард заверил её, Госдепартамент поставил Большую печать, и к вечеру печатные копии посыпались из-под типографских станков по всей стране:
«Двадцать второго сентября в год от Рождества Христова одна тысяча восемьсот шестьдесят второй Президентом Соединённых Штатов была выпущена прокламация, содержащая объявление:
„Что в первый день января в год от Рождества Христова одна тысяча восемьсот шестьдесят третий все лица, содержащиеся как рабы на территории любого штата или определённой части штата, население которого находится в состоянии мятежа против Соединённых Штатов, отныне и навечно объявляются свободными. Исполнительная власть Соединённых Штатов, включая её военные и военно-морские органы, будет признавать и содействовать свободе этих лиц и не будет совершать никаких действий, направленных на подавление этих лиц или любого из них в случае совершения ими попытки обрести истинную свободу…“
В силу указанного выше я, Авраам Линкольн, Президент Соединённых Штатов, на основании предоставленных мне полномочий главнокомандующего Армией и Военно-морским флотом Соединённых Штатов на время фактического вооружённого восстания против власти и Правительства Соединённых Штатов, в качестве отвечающей требованиям и необходимой военной меры для подавления указанного выше восстания и в соответствии с моей решимостью поступить таким образом, в этот день первого января года от Рождества Христова одна тысяча восемьсот шестьдесят третьего… отныне объявляю свободными всех лиц, содержащихся как рабы в указанных штатах и их частях, и заявляю, что исполнительная власть Соединённых Штатов, включая её военные и военно-морские органы, будет признавать свободу указанных лиц и содействовать ей…»
Критики Линкольна до сих пор повторяют вслед за авторитетным американским политологом Ричардом Хофстадтером: «Прокламация не освободила ни одного раба»
. Но так ли это? По самым скромным подсчётам свободу немедленно обрели 20 тысяч рабов на подконтрольной федеральным войскам территории Конфедерации (на севере Арканзаса, Миссисипи и Алабамы, на океанском побережье Вирджинии, части побережья обеих Каролин, Джорджии и Флориды); по умеренным — таких рабов было 50 тысяч, по оптимистическим — 100 тысяч
.
Но это только статика положения дел в начале 1863 года. А была ещё и динамика. Где-то близ Миссисипи, на дальних подступах к Виксбергу, нащупывали пути наступления генералы Шерман и Грант. В штате Теннесси, у Мёрфрисборо, федеральная армия генерала Роузкранса схлестнулась в трёхдневном жестоком сражении с конфедератами генерала Брэгга — и устояла. Упорный Бёрнсайд планировал новое наступление и обсуждал его с президентом в самый день подписания «Прокламации об освобождении»
. Весы военной удачи ещё колебались, но любое грядущее наступление федеральной армии вглубь рабовладельческих территорий и вызванный им растущий встречный поток беглых рабов означали, что ежедневно свободу будут обретать тысячи и десятки тысяч людей — именно вследствие «Прокламации об освобождении». Одна негритянка вспоминала:
«Я была маленькой девочкой лет десяти, когда мы услышали, что Линкольн собирается освободить ниггеров. Наша миссис сказала, что ничего подобного не будет. Потом солдат-янки сообщил кому-то, что Линкольн подписал „мансипацию“. Это было зимой, по ночам стояли сильные холода, но все начали собираться уходить. Никому не было дела до миссис — все уходили к Армии Союза. И всю ночь ниггеры танцевали и пели прямо на холоде. На следующее утро, на рассвете, мы все тронулись в путь, взгромоздив на спины одеяла, одежду, горшки и сковородки, кур, потому что миссис сказала, что нам нельзя забрать лошадей или повозки. И когда солнце показалось из-за деревьев, ниггеры начали петь:
