Света осторожно чесала ему спину, покуда он не заснул, а потом и сама, утомившись, уснула. Маруся тоже пришла с занятий утомлённой, будить их не стала, просто легла рядом с сестрой. Школа выматывала всех так, что, подобно новобранцам, ученики почти всегда ходили сонные и не могли наесться, сколько бы их ни кормили. Тела росли не по дням, но по часам, требуя постоянной подпитки.
Проснулся Василий как ни в чём не бывало, уже в собственной койке. Как его перенесли с этажа на этаж, он не понял. Зато после, постфактум, осознал, что именно в этот день, «после общей кровати» и «через кровать», началась его дружба с Марусей, задвинувшей Пушкарёву и Бендер на периферию сознания. С ними теперь стало неинтересно. Уж не знаю почему. А вот с Марусей, опережавшей соседок в развитии…
– Ну, старик, ты и выдал.
Единственный, кто вспомнил о казусе после кросса на следующий день после возвращения Василия в школу (один день ему таки разрешили пропустить, но только один, на всякий, что ли, случай), был Семыкин.
Дружба как служба
После инцидента в раздевалке Семыкин, вероятно, считал, что они подружились, раз у них теперь общая тайна, хотя Вася так не думал. Но одноклассника не отодвигал, если тянется, то чего уж, пусть дружит. Тем более что класс в свободное от футбола и игры в «сифу» время какое-то время назад поделился между двумя постоянно враждовавшими «неформальными лидерами», Романовым и Халиловым, мобилизовывавшими своих поклонников на стычки и бойкоты «противной стороне», а Вася ни в «сифу», ни в футбол не играл, жил наособицу, не примыкая ни к одной, ни к другой группировке, совсем как Семыкин, вскорости сгинувший где-то после восьмого класса в недрах профтехучилищ и беспринципного разврата
[17] без следа.
Но это случится ещё через пару годков, а пока они стоят за школьным углом и курят на холодном ветру, ожидая конца большой перемены.
– Аллергия на мёд. Чего непонятного?
Вася начинает плести объяснения, но видит, что Семыкину это неинтересно, он увлечён новыми джинсами, привезёнными приятелю из ГДР, так и ездит взглядом по ровному боковому шву.
– Модный ты, однако, парень. А что, пауков и сифилиса не боишься?
Конечно, Вася знает про слухи о том, что зачастую местные барыги продают джинсы, специально заражённые западными спецслужбами. Например, как писал журнал «Ровесник», в швы зашиваются паучьи личинки, вши, туберкулёзные палочки Коха и даже гнойные сифилитические выделения. Но Васю этими сплетнями не испугаешь – ночная радионяня многому его научила. Он даже было хотел рассказать Семыкину про бдения у «Ригонды», но посмотрел на него внимательно да с пристрастием и не стал. Тем более что рядом курили и другие друзья из класса – Тёма Смолин, Генка Живтяк да Гришка.
Универсальная машина
Позже, впрочем, раскололся. Но только Андрею. Как-то выделил, значит. Отделил. Когда прогуливали политинформацию. Типа, два самых информационно подкованных человека. Семыкин, понятное дело, вывез свою осведомлённость из-за границы (Сирия – это, вообще, где? География – не барская наука, пришлось лезть в атлас), ну а Вася объяснил, что когда технические возможности позволяют, слушает вражеские голоса. Просто их иногда так глушат (особенно после введения ограниченного контингента в Афганистан), что разобрать ничего не возможно.
Это Семыкина не удивило. Казалось, что у него мозг давным-давно взрослого человека и он вообще всё понимает, а оттого врёт даже чаще, чем следует. Вот и сейчас, словно бы желая подольститься
[18], Андрей продолжает явно интересующую приятеля тему:
– Знаешь ли ты, старичок, про ртутную антенну, способную ловить не только радиоголоса, но и все капиталистические телеканалы, чтобы с утра и до утра смотреть шоу, сериалы, клипы, а главное, фильмы ужасов про автомобили, поедающие людей, акул на пляже и динозавров, разрывающих тела надвое? Когда кровь и кишки заливают экран и невозможно оторваться от всего этого?
Вася молчал. Переваривал услышанное внутренним взором. Мысленно снимал умственное кино с участием оживших машин, однако и этого Семыкину казалось мало. Ему было важно дожать.
Памяти «Пахтакора». Дожим
– Наши умельцы сделали такую антенну. Сам не видел, врать не стану. Брат видел. Из армии пришёл, рассказывал. Ртути на неё, правда, нужно больше кило. Собирать долго. Но если напряжёшься и соберешь – весь мир у тебя как на ладони. Одно плохо – умельца, который её замастырил, поймали и арестовали – антенна глушила переговоры диспетчеров с самолётом. Один из них даже упал. Про трагедию ташкентского «Пахтакора» слышал?
Разумеется, слышал. Самолёт, перевозивший узбекских футболистов, столкнулся в небе где-то над Днепродзержинском с чердачинским ТУ-134, летевшим в Кишинёв и, как тогда рассказывали, почти полностью заполненным родственниками, летевшими на молдавскую свадьбу. Ужас парализовал весь город чуть ли не на пару недель. Подробности, предзнаменования и символические детали, одна другой чудовищней, смаковали потом долгие годы. Чердачинск жил чужой бедой, питался ею, отказываясь отпустить, несмотря на то что власти замалчивали инцидент, и, кроме официальных некрологов в «Вечерке», никаких информационных следов эта катастрофа не оставила.
Похороны растянулись на полгорода, горя вокруг было столько, что, казалось, небеса не выдержат всеобщей муки, рухнут вслед за самолётом на асфальт Комсомольского проспекта, по которому, перекрытому милицией, несли закрытые гробы с останками.
Между тем мысль Семыкина шла дальше. Самоигральный, он не собирался останавливаться на факультативном сюжете, хотел весь рассказ про антенну скорей исчерпать.
Между маем и ноябрём
– Как нашли, говоришь?
Андрей всё время уточнял, хотя Вася ничего не говорил, молчал, вспоминая бесконечную, самую длинную похоронную процессию, видимую им в жизни. Навсегда впечаталась.
Пушкарёва за руку его тогда на Комсомольский проспект привела. Ей так не терпелось оказаться внутри этой скорбной стихии, похожей на море, озвученной всхлипами и геликонами, что она, подобно дворняжке, трусилась, боясь опоздать.
Подгоняла его, покуда бежали с провинциальной Куйбышева, струящейся по отшибу Северо-Запада к магистральному Комсомольскому проспекту, с перекрытым движением и забитому людьми в чёрном. Все они, в основном молча, сжав зубы (такая в них всех читалась решительность), шли «по проезжей части» в сторону кладбища Градского прииска. Шли и шли, точно вырубленные в граните или сошедшие с агитационных плакатов, обобщающих черты лиц до иероглифов.
