Хотя почему «как взрослые»? Если Маруся говорит об одноклассниках, ушедших в ПТУ, значит, Вася уже девятиклассник, минимум выпускник восьмого, только-только сдавший экзамены. Он гуляет летние каникулы так, как бог на душу положит – без родителей, уехавших в отпуск, так что, если же вовсю загуляет, никто не спохватится.
«Как взрослые», ибо подростки – особенная, мало чего понимающая о себе порода людей, зацикленная на своей особости. Точно именно возраст даёт им право чувствовать первородство. Впрочем, гораздо важнее, что на Васе – ослепительно модные джинсы, привезённые родителями из очередного зарубежного вояжа. Ни у кого таких нет, из-за чего это Маруся едет рядом с ним, а не он – вместе с ней. Так, по крайней мере, со стороны смотрится. Хотя внутри их дуэта важно делать вид, что всё наоборот: важны не джинсы, но личные качества.
Томление. Остановка «Проспект Победы»
Специально «для такого случая» Вася заныкал последнюю пластинку мятной жвачки, обмененной по случаю на особо ценные вкладыши. Он как бы невзначай, многозначительно и слегка задумчиво двигает челюстями, подозревая, что пипермент заменяет ему самый изысканный одеколон.
Разговаривая с Марусей, краем глаза Вася видит «соперника», точно с такой же небрежностью жующего нечто изысканное. Судя по легкости движений, это не гудрон и не смола, но действительно нечто похожее на резинку. Соперник, парнишка примерно того же возраста, что и они, хотя одетый по обычной чердачинской моде (шик типовой бедности), правда, без очков. Он смотрит на Тургояк и не скрывает заинтересованности её девичьей харизмой. Поэтому вполне естественно, безымянный гений тринадцатого маршрута вызывает Васю на умозрительную дуэль. Как хозяина самки.
Не отрывая глаз от Тургояк, его соперник как бы невзначай открывает рот, чтобы показать кусок своей жвачки – она бледно голубая, из-за чего Вася начинает торжествовать победу. Он же видит, как внимательно Маруся следит за этой импровизированной пикировкой, ему приятно положить гения тринадцатого маршрута на лопатки.
Голубая жвачка – это, разумеется, лыжная мазь, и правда напоминающая фирменную резинку, но слишком нежная, быстро распадающаяся. И она не тянется. Вася знает другой технологический секретик – вместо резинки можно жевать пробку от одеколона. Сначала она будет прозрачной и тугой, но уже скоро побелеет и даже начнёт тянуться. Хотя жесткость и первородный парфюмерный запах всё равно останутся. Но у Васиного визави сейчас не пробка, а именно что лыжная мазь, слишком уж легко он ее вокруг языка наматывает.
После того как противник обнаруживает потолок возможностей, Вася берёт мхатовскую паузу и, точно так же, будто бы невзначай, показывает, что жуёт фирменную, мятную жвачку. Чтобы добить своего Айвенго, он набирает полные лёгкие воздуха, дабы, выдохнув его медленно-медленно, точно пытаясь обогреть окоём, донести до вражеского носа аромат свежей мяты. Ну, и надуть пузырь – шах и мат одним ударом.
Маруся немеет в восхищении. Не оглядываясь, Айвенго ретируется к выходу на ближайшей остановке.
Долгая дорога в дюнах
Тринадцатый троллейбус, покачивая беременным брюхом, заворачивает на проспект Ленина: в самый центр, где на «Алом поле» первая пересадка. Возникают красивые дома, точно вагон въехал в совсем другой город. От Марины исходит целенаправленный жар томления, который хочется назвать «незримым», хотя разве жар, исходящий от женщин, вообще видно? Вася ощущает его топлёную реальность с такой полнотой переживания, точно видит. Точно руками трогает, погружая в тепло подушечки пальцев.
Но разговоры ведут демонстративно неспешные, отвлечённые. «Про общих знакомых». Маруся вспомнила самоубийцу из бывшего «д», Вася не в курсе.
– Я только про Алика Юмасултанова знаю, слышал, сожгли его в лесопосадках, тело нашли обгорелое
[25].
– Ужас какой, мама дорогая.
– Но ты его вряд ли знала. Он был не очень приметным. Мы звали его «Золотая лета», вроде из приличной семьи (читай: ничто не предвещало) – мама в Торговом центре работает, золотом торгует, на дефиците сидит.
Ул. Цвиллинга. По направлению к вокзалу
Вася смотрит в пыльное окно трамвая, идущего мимо бурых мозаик татаро-башкирской библиотеки к стадиону «Локомотив»; видит себя со стороны – все эти чужие, законсервированные интонации «взрослого отношения» к жизни: немного усталого, чуть цинического, всепонимающего. С налётом лёгкой иронии. У него со страстью всегда так – стоит войти в её клинч, и сознание будто бы раздваивается на себя и себя, приподымается на подмышках над реальным телом и наблюдает за собственными реакциями, включая дополнительный глаз.
– Золотая лета – из-за маминой профессии, конечно же?
– Нет-нет, задали нам сочинение «Как я провёл каникулы», ну, когда я ещё написал про поездку во Львов, а мне религиозную пропаганду впаяли, помнишь? Ну, неважно. Сочинение, которое Алик Юмасултанов написал, училка зачитала перед классом целиком. Там всё было хорошо. Но лучше всего запомнилась первая фраза, «наступила золотая лета», так за ним и осталось.
Значит ли это, что сейчас, в третьем трамвае (среди редких людей, которым он точно невидим), его плавит и буравит медленная страсть? Значит ли это, что страсть – это когда тебя так много, что перестаёшь вмещаться в тулово, отведённое для обыденного существования? Вот и раздваиваешься, выплескиваясь за границы его, вырываешься из грудной клетки вовне?
– Смерть – это все мужчины: галстуки их висят
[26]. – Асфазия знаешь что такое? Вижу, что не знаешь.
– В медицинской энциклопедии посмотрю, у нас же все 33 тома, а это первый, максимум второй…
– Можешь не смотреть. Это когда тебя душат. Или ты сам себя душишь, чтобы продлить и увеличить удовольствие.
Маруся поднесла пухленькие пальчики к шее и показала.
– Удовольствие? Это же неприятно и… больно…
Вася искренне не понимал подруги, имевшей старшую сестру Светку (вылитая София Ротару), учившуюся в медучилище на фельдшерицу. Маруся закатила глаза, как пожилая кокотка.
– Больно? Подрастёшь, поймёшь, что и боль тоже может приносить удовольствие.
Вы поедете на бал?
Так бы они и ехали до кольца и по кольцу, лишь бы разговаривать. Пару лет назад, ещё в классе шестом (вероятно, зимой, когда рано темнеет и постоянно хочется спать), сложился у них ритуал ежевечерних перетираний да разборов. Подробно, дотошно, с пристрастием, ковырянием в деталях перебирали они, что случилось днём, в школе и дома, с соучениками и родителями, буквально обо всём и ни о чём. Не заметили, как во всё это втянулись по уши (причём непонятно, кто больше), хотя личных границ никогда не переходили – вроде бы как личная жизнь у каждого сама по себе, «на стороне». А здесь, в девичей спальне (сумерничали в основном у Тургояк, под шум телевизора за картонной стеной – Светка к тому времени вышла замуж и отчалила), мы только «плюшками балуемся», совершенно невинно, как лучшие друзья. Или, скорее, подруги?
