Подарки судьбы
– Когда едешь?
Пушкарёва, будто бы убитая горем, осведомилась крайне сухо. По-светски.
– Пока ещё не решила. У Аллы Борисовны такое тесное расписание, что ещё совпасть надо. Но она обязательно меня прослушает и, может быть, даже работу даст? Ой, тёть Галь, как дядь Петя-то помер?
Вдова (Васю осенило: да она же один в один похожа на уменьшенную копию Монсеррат Кабалье) зашевелила бровями. Губы зашелестели шелухой на ветру. Тётя Галя внезапно улыбнулась доверчиво и близоруко.
– Да как помер, как помер, так и помер, как стоял. В одночасье. Где стоял, там, значит, и упал. Как подкошенный. Стакан воды попросил – таблетку запить. Выпил, закашлялся, стакан выпал из рук – такой вот конец. Он же накануне себе зубки золотые вставил, так давно об этом мечтал. Недели ещё не прошло. Думал, жизнь только начинается.
Будущая звезда советской эстрады выразила искренние соболезнования.
– Вот ведь, недели ещё не прошло, как про смерть Фредди Меркьюри передали – представляете, от СПИДа человек помер. Но, тётечка Галечка, милая, дорогая моя, любименькая, вы сильно-то не переживайте: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой.
– И вечная весна…
Ехидная Тургояк подпела Инне, а Васе на ухо горячо открыла очередную страшную правду.
Страшная правда
– Дядя Петя попросил воды да закашлялся, а Ленка-то ему и говорит: «Вот, ничего ты толком сделать в своей жизни не можешь, даже таблетку запить», а он в ответ хрипит да на пол оседает… Так и осел. Умер мгновенно. Тромб.
Бендер даже растерялась от такой реакции: выкатила глаза на подругу: чего это ты? Маруся была назидательна, но предельно, подчёркнуто корректна.
– Вообще-то, Инн, у Лены папа умер. Горе у Лены и у тёти Гали, понимаешь? Или не понимаешь?
Певица стушевалась, как-то поникла. Тут за семью заступился Илюха, хотя особой надобности в его выступлении не было. Голос его креп с каждым словом.
– Алла Борисовна, когда приезжают в Чердачинск, в гостиницах не останавливаются, это не их уровня апартаменты. В «Малахите» разместили музыкантов и подтанцовку. Сама примадонна, понимаешь, поселилась на обкомовских дачах, куда гостей города такого уровня селят. В сосновом бору.
«Такого» Морчков выделил словно курсивом. Хотя уже одного слова «апартаменты» оказалось достаточным, чтобы все уставились на него. Возможно, впрочем, некоторые клюнули на сочетание «обкомовские дачи», о которых слышал каждый чердачинец, но, за высоким забором, не видел никто, кроме охраны и челяди. Бендер пошла ва-банк:
– А тебе-то почём знать?
Новое назначение
– Да ко мне шофёр одной казённой волжанки из обкомовского гаража на диагностику ездит… Рассказывает кое-что…
– Лучше бы он тебе билеты на концерты во дворец спорта подкидывал.
Супруга поставила мужа на место, крайне довольная таким «примечанием на полях». Нравилось ей осадить и посмотреть, как реагируют.
– А вот это уже не в его компетенции.
Судя по лексике, Морчков умнел на глазах, едва ли не ежедневно набираясь от Ленки новых слов, знаний и впечатлений. Умел и любил учиться, был благодарным слушателем, да только Пушкарёва не особенно его вниманием баловала. Уже тогда её намертво склещило с начальником Ворониным – поступив секретаршей на службу в стройконтору, она, как должное, восприняла приставания босса, получая от него не только удовольствие, но и подарки.
«Подарки» – вот, кстати, одно из ключевых понятий женской психологии, с которым Вася столкнулся, когда и у него возникли первые, настоящие отношения. Его вокабуляр, выходит, в Ускорение тоже расширился, хотя и не столь значительно, как у Илюхи. Маруся радовалась любой мелочи, причём, очевидно, не как проявлению внимания, но за возможность «укрепить материальную базу».
Уральские сувениры
Обратив на это внимание, Вася поставил пару экспериментов и поразился простоте, очевидности схемы. Тому, как это работает и как быстро женщина превращается в полуавтомат. Совершенно не скрывая своего механизированного базиса. Не способная скрыть. Долго не мог сообразить, как к этому относиться, пока не решил, что это такой специальный женский инстинкт, срабатывающий вне зависимости от накала любви и развитости интеллекта. Ну, то есть с любовью, конечно, и рай в шалаше, но, конечно, лучше, если с подарочком: сухая ложка глотку дерёт, а женщина – берегиня и хранительница очага, собирающая вокруг него всё, что только можно.
Вася же теперь почти всегда много думал, даже когда был людьми окружён, наблюдал и тут же, не откладывая, что-то себе формулировал. Умствуя про подарочки, Вася решил, что инстинкт к холостому приобретательству воспитан в советских женщинах плановой экономикой, с её вечными дефицитами и хронически воспалённым приобретательством, когда то пусто, то густо. В школе регулярно клеймили «бездуховность», связанную с «вещизмом» и «стяжательством», хотя мало кто понимал, что это такое, – жизнь в СССР была материально скудна, невыразительна и, прямо скажем, бедна, из-за чего женский ум как мог сублимировал недостающие бытовые возможности.
Вася не против меркантильности, но очень уж она проста, тупа даже. Конечно, сейчас у второкурсника (вернувшись из армии, Вася восстановился в университете) совсем нет денег, зато сколько новых, незнакомых вещей появилось, которые всем хочется попробовать. Маруся мурлычет, что подсела на голубой «Амаретто». А ещё на вермут «Мартини» в больших, целеустремленных бутылях. И даже непонятно, к чему больше.
Очевидно лишь, что одной Снегурочки ей теперь мало.
Жизнь с множеством окон и дверей
А ещё в киосках появились оливки и фисташки. Датские мидии и креветки. Строй и страна изменились, прошло ощущение бесконечного тупика и беспросветной баньки с пауками, из которой нет ни входа, ни выхода: новая жизнь оказалась книгой с множеством окон, дверей и материальным разнообразием, невозможным ещё пару лет назад, да только непропорциональная радость по поводу сувениров или любых мелочей не уходила. Напротив, подобно сексуальному желанию, лишь разгоралась, раз от раза требуя новых и всё более сильных, более разнообразных ласк и движений.
Маруся извиняется за мелкотравчатость, но ничего поделать с собой не может – даже на солнце есть пятна, должны же быть недостатки и у любимой, ведь иначе, кажется, её и любить-то тогда будет не за что. Он уже знает этот громкий шепот, переходящий в хрип, – когда между ними нет расстояния, ни в словах, ни в поступках, из-за чего любая малость звучит откровением, предельнее и честнее уже некуда.
И то, как хрип обращается в мускус, в горячий и буквенный пот, бархатистый внутри и гладкий снаружи, – Маруся щедро делится текстами своего секрета, проступающего по коже письменами, одурманивающими не только сознание. После окончательного прояснения в глазах, когда близорукий мир возвращается к прежним очертаниям, Вася шепчет вялыми губами:
