Кланчик с Куйбышева табунился, клубился и пенился годами, а распался, подобно СССР, без малейшего давления со стороны, стоило всем обзавестись более просторными квартирами и забуриться в заботы семейного существования. Чтобы потом, подобно родителям, повторять с озадаченным видом: «Не мы такие – жизнь такая…»
Ранетки
Подобно родине, ещё недавно казавшейся единой и неделимой, люди с радостью стремились к любому размежеванию друг с другом. Почти всегда находили поводы поделиться на «чужих» и «очень чужих», после чего, каждый в своей правоте, летели стенка на стенку. А мы просо сеяли, сеяли… Распад страны не остановился на отделении республик, но постоянно нарастал внутри простых субъектов исторического процесса. А мы просо вытопчем, вытопчем.
Это касалось даже давнишних, проверенных знакомых. В общении с ними, и с ними тоже, возникал «гранитный камушек внутри». Притом что они же все (ну, почти все) виделись весьма регулярно – на третьем этаже университета, где Вася и Маруся учились с разрывом в два года, а Лена Пушкарёва долгие годы работала секретаршей декана историко-гуманитарного
[50] факультета. Впрочем, появилась она там не сразу, но, помотавшись с разными роковыми любовными историями по предыдущим местам, вспоминать которые не желала, демонстративно морщилась.
Будучи на окладе, социально Пушкаренция оказывалась выше экс-соседей. Дело даже не в близости начальству (после отмены принудительного распределения выпускников значение деканата проявлялось разве что в экстремальных случаях тотальной учебной задолженности), но в окончательности статуса «бывалой женщины». Лене так не шла эта маска «пожилой матроны», покончившей, в отличие от студентов, с метаниями и неопределённостями, сделавшей окончательный выбор жизненных приоритетов, очистив их от иллюзий в духе «на свете счастья нет, но есть покой и воля…».
Хотя, разумеется, Лене тоже хотелось хлебнуть студенческой вольницы, так ловко выпавшей на самые свободные годы русской истории во всём бесконечном ХХ веке. Вот она и хлебала, тягу эту умело скрывая за скепсисом и занятостью, – подрабатывала машинисткой, печатала дипломные и курсовые, обзаведясь неизбежным кругом прихлебателей, толкавшихся возле подслеповатой деканши Надежды Яковлевны, плавно перетекая в гарем хронических собутыльников.
Разумеется, привечала и «своих» из самых что ни на есть бывших. Но при этом не теряла с ними дистанции, которую можно не замечать, но важно учитывать.
Такие летучие дни
Казалось, образ жизни Пушкарёвой расчислен и оттого понятен на десятилетия вперёд, тогда как у студентов всё постоянно меняется – увлечения, друзья, приоритеты, взгляды, научные руководители. В этом молодёжь похожа на неокрепшую российскую демократию, постоянно рвущуюся из стороны в сторону. В деканате топили нещадно и пахло, как в банном предбаннике. Достав пилочку для ногтей, Пушкарёва манерно, на публику недоумевала:
– То, подобно старому зэку, освобождённому Хрущёвым из тюрьмы, вся страна умиляется и объясняется в любви Горбачеву, но вот народ нашёл нового бога, резко противопоставившего себя союзному руководству.
Никто и не заметил, как по волшебству Михаил Сергеевич, пару лет назад еще ходивший в передовиках радикализма, стал эмблемой косности. «Отсталых тенденций». Агитируя Лену голосовать за развал СССР, Васе приходилось объяснять, что совы – не то, чем они кажутся, так как происходит хитрая подмена понятий: голосуя против Союза Советских Социалистических Республик, мы, таким образом, голосуем не против развала империи, где имели счастье родиться, но конкретно против Горбачёва М. С., внезапно вставшего на пути у высоких чувств к Борису, который всегда прав. Страна здесь ни при чем: важно насолить Горби и поддержать земелю.
Даже те, кто не разделял увлечённости «народным трибуном» с грубым лицом, точно вырезанным из куска суковатого полена, твёрдо понимали: реформы надо длить, несмотря ни на что. Под «несмотря ни на что» имелись в виду «Павловская реформа» с девальвацией, а также экономические эксперименты Гайдара, которые студенты, не имевшие за душой вообще ничего, кроме стипендии, кажется, и не заметили. Молодёжь, чего с неё взять, кроме энергии, горящих глаз и голосов на ближайших выборах?
Волчьи ягоды
Дни растягивались из-за обилия новостей, точно трико на коленках или пивной живот, становились одышливыми, сырыми. Пушкарёва, не поспевавшая за беглостью перемен, продолжала вяло недоумевать, своими репризами заполняя паузы в переменах – с некоторых пор повсеместные «размышления о судьбах родины» стали обязательным признаком хорошего тона в светском общении. Роли играли людьми, а государство делало ещё один шаг к распаду. При этом Лена более не консультировалась у авторитетного Васи по вопросам текущей политики, но утверждала свою единственную правоту, потому что теперь каждый свободный человек имел право собственного голоса. Рубила с плеча, точно от неё зависела судьба демократии, и не понимала: скоропалительность суждений – знак, что от неё, маленького человека, вообще ничего не зависит.
– Страна с лёгкостью предала осторожного и плавного эволюциониста Горбачёва М. С., из-за чего Ельцин Б. Н. предал страну и демократию в ней так быстро, как только смог: вот обратка не заставила себя ждать и прилетела к нему уже через десятилетие. Мне несимпатичны оба, но Ельцин несимпатичен чуть меньше из-за близости к народу. В троллейбусе, опять же, ездил.
Вася менторски терпел тотальное непонимание. Разъяснял что мог и как понимал логику новейшей истории сам: за деревьями многие не видят леса, главное – не личности, стоящие у власти, но сам этот развал коммунистической Бастилии.
– Ты же знаешь, что двоюродный дядя Вова у Тургояк только что обзавёлся собственным бизнесом в Ташкенте. И куда ему прикажешь теперь бежать с этого парада суверенитетов?
– Да я сам уже давно не видел дорогих однополчан – Витьку Киприянова из киргизской Кара-Балты, Толика Терзи из молдавской Чадыр-Лунги. И все же… Для пользы дела и адекватного восприятия реальности пора уже выпрыгнуть из совковых стереотипов. Пятнадцать республик – более не пятнадцать сестер, и с этим важно смириться. Отрубленные пальцы разлетелись по околотку, их обратно уже не пришьёшь. Выбирай, хорошо это или плохо – жить в империи-тюрьме, в концентрационном лагере или же на вольном поселении. На этот счёт есть разные мнения, но никто не станет спорить с очевидной утратой привычной для всех структуры жизни – плановой экономики и единой информационной территории, где с полуслова понимают людей, живущих на противоположных её концах.
Ошибки молодости
Последствия развала СССР настигали постепенно. Почти всегда неожиданно: никто не знал, куда всё движется и где окажется в конечном счёте. По пояс в снегу, страна вновь шла по первопутку, неторными тропами.
