– Ты такой мягкий и нежный, Васенька, как Рафик Нишанович Нишанов.
– Честно говоря, я бы предпочёл сравнение с Русланом Имрановичем Хасбулатовым. Он-то на мачо больше похож.
– Нет, ты не Хасбулат удалой – бедна сакля твоя…
Анжелика смеётся и извивается, не переставая двигаться. Войдя в женщину, невозможно остаться вне её эманаций. На время они становятся твоими собственными. Из этой сплавки может родиться близость, а может вообще ничего не родиться.
Головой, освобожденной от последствий, Вася думал (он даже мог думать при этом – вот новый навык, добытый им в сауне) о том, что Анжелика очень современная девушка. И совсем не оттого, что танком идёт к своей цели (купить родителям дом в Колупаевке, а если повезёт – в Новосинеглазово, так как ездить каждый день на работу из Долгодеревенского – крайне накладно. «На работу!» «Каждый день!») любыми способами, не имея ни ложного стыда, ни тайной совести, но потому, что она – вся такая внешняя, как нынешние люди вокруг.
Перестройка словно бы лишала любые квартиры стен, сделав их проницаемыми для политических (рекламных, модных, каких угодно) сигналов. При Брежневе и даже Андропове такого не было – мир не был открытым, а состоял из непрозрачных уплотнений. Теперь люди раскрылись, стали говорить гораздо громче, чем раньше (застой вспоминался тихой гаванью, где никто никогда, за исключением экстренных моментов, не повышал голос), охотно выходили на митинги и демонстрации, читали запрещенные некогда книги (Вася долго переживал шок, увидев «Один день Ивана Денисовича» в «Союзпечати»), но всё это, как одежда, оказывалось проявлением внешней стороны жизни, будто бы утратившей глубину.
Мир вокруг с каждым днём становился все непредсказуемее и опасней, а люди – более отформатированными и понятными с этими новыми своими возможностями, которые открыл для них Горбачёв. Потому что перспективы были тоже понятными, лежащими на поверхности, без каких бы то ни было объёмных теней.
Нереализованный стартап
На этом грехопадении Васина бизнес-карьера закончилась. Более с Анжеликой они никогда не виделись, хотя на прощание зачем-то обменялись телефонными номерами. Вот и с Никоновым они никогда не вспоминали об этом ни к чему не приведшем залёте. Будто ничего не произошло. Хотя во глубине уральских руд Вася знал, что после такого грехопадения обратной дороги (куда?) нет.
Правда, нет-нет, но бродили у него мыслишки, как зарабатывать тем, что может быть востребовано, а главное, «ближе всего лежит». Когда Тецкий с Корецким, затем и Никонов с Низамовым, и даже Хворостовский, вернувшийся из бегов, а также менее яркие люди разбогатели окончательно и бесповоротно, общение с ними стало формальнее и тяжелее.
Они то ссорились друг с другом, обвиняя всех во всех библейских грехах, то снова сходились, то разводились с полётовскими жёнами, уходя от одних любовниц к другим, активно втягивая во всё это Васю, которого одна из таких новых низамовских женщин назвала «островком духовности в этом скверном и бушующем море». Вот Вася и задумался, как «спрыгнуть с поляны».
Одним из вариантов такого «скорбного бесчувствия» была формализация отношения с друзьями. Перевести бы их, что ли, в денежную плоскость, ведь, выпивая и таскаясь по баням, он тратил не только время, но и здоровье, совершенно ничего не получая взамен. Вы хотели рыночных отношений? Их есть у меня – с волками пить, так по-волчьи и выть, даже если сам ты не волк по сути своей.
Однажды Вася даже сел с твёрдым желанием расписать «бизнес-план» общений с экс-друзьями, однако вся его решительность сразу же испарилась после того, как он представил, каким количеством ритуалов, обрядов и объяснений нужно будет обставить любые свои действия, прежде чем они станут очевидными для знакомых любой степени интеллектуальной прожарки.
А как искать клиентуру? Какими словами его будут советовать своим партнёрам по бизнесу, Васю не интересовало («…есть тут у нас один задушевный пиздобол, островок духовности…»), но куда деваться от отсутствия критериев и что будет можно поставить себе в заслугу как критерий успешной практики, а что нет?
На том и сломался.
Завтра всходы поднимет заря
Зато Низамов, как ни в чём не бывало, снова зовёт в путь – «Полёт» ждёт пара концертов в горнозаводском районе, в городках возле самого распадка: там, где горы покуда хватает глазу превращаются в кладбище каменных глыб, похожих на разбросанные великанскими детьми громадные кубики. Таинственная, заповедная зона, населённая крепкими и сильными людьми, не выносящими фальши, – идеальное творческое задание для спаянного театрального коллектива. Гастрольный тур выпадает на конец недели, и можно взять с собой палатку, чтобы забуриться куда-то поближе к перевалу Дятлова, устроить маёвку – так полётовские, вне зависимости от месяца и времени года, называли любые загородные вылазки с пьянкой и ночевкой.
А можно ведь даже и палатки с собой не брать, только водкой запастись заранее (хотя горбачёвская антиалкогольная кампания официально закончилась год назад и винные магазины вновь заработали до обеда, перебои с пойлом лишь нарастали) да договориться с местными о баньке – это и вовсе идеальный вариант, пару раз случавшийся.
Разумеется, Вася подписался, хотя его и не звали – участие заинтересованной массовки подразумевалось само собой: август всё-таки самый пустой месяц, до начала учебного года ещё пара недель (тем более что в начале сентября всех погонят на картошку и лекции снова отложат), заниматься нечем, так хоть потусить вдоволь.
На склоне холма
Потусили в самом деле славно. Программу песен и скетчей прогнали по паре заброшенных клубов. Ведь прежде, чем перейти в совсем нежилой распадок, Урал разбрасывал эффектные холмистые, совсем как в Тоскане, ландшафты с бывшими старообрядческими деревнями, которые, особенно издали, выглядели элегически, а вблизи разваленными и полупустыми. Опустошённые, они даже на улице пахли земляникой и парным молоком.
Люди здесь не слушали радио, не смотрели телевизора (многие даже не имели в избах ящика), с раннего утра, как солнце встанет, и вплоть до заката трудились на огороде да обслуживали скотину, присутствие которой здесь ощутимее человеческого, с того и жили, практически без подпитки извне, сугубо своими, одеревеневшими силами. Это вызывало уважение, непонимание и странную зависть. Точно горнозаводские – иная порода людей, знающих больше, чем можно сказать, и умеющих то, что нелепым городским даже не снилось.
На выходные остались на отдалённой заимке, куда полётовских отвёл провожатый, там и оторвались «по полной программе», что подразумевало сначала упеться у костра чуть ли не до хрипоты (орать в тайге можно сколько угодно, во всю глотку, никто ж не запретит – вот она, свобода), а затем и упиться до полной гибели всерьёз, с последующим плавным утренним опохмелом, переходящим в сборы и обратную дорогу, подрёмывание в пригородной электричке, монотонным ходом обнулявшей оставшиеся силы.
