В тихом сумраке ночей
Злопыхатели, впрочем, могли попенять Наташке нервный срыв, внутри которого ей, покинутой возлюбленным, для того чтобы выжить, ничего, кроме метаморфозы, не остаётся. Вася заметил также, что превращение, каждый раз прерываемое в финале, тем не менее оставляет следы – если не в структуре личности самой Наташи, то уж точно в восприятии её другими людьми. Отныне недопереваренный Шариков проступает на коже её чем-то вроде пигментных пятен, примерно так же, как изнасилование навсегда приклеилось к Кате дополнительной, ещё одной оболочкой, подчёркивая её чистоту и чуть ли не святость. Так, по крайней мере, Васе казалось – и когда он видел Кручёных и, тем более, думал о ней, катаясь по кольцу в метро. Тепло, светло и мухи не кусают. А ещё этот запах концентрированного людского присутствия – пота и несбывшихся ожиданий, дистиллированных в призрак уюта, внезапно настигающего где-нибудь возле вентиляционных тоннелей и накрывающего с головой казарменной негой.
Денег, чтобы пойти в театр или куда-то ещё (в Третьяковке и у импрессионистов он уже побывал), не было, а возвращаться в общагу на Рязанском проспекте не хотелось. Возможно, таким незамысловатым способом Вася (от себя же самого) маскировал ревность, но его бесила простота, с какой личные отношения выносятся на круг. Иногда кажется, что без обаяния публичности в них зияет отсутствием смысловая косточка. Точно люди, оставшись без свидетелей, выключаются, как электролампы.
Вася ворчал, брюзжал и осуждал себя за это. Он не хотел ехать на Рязанку («…извини, старичок, но бухать надоело…»), представлял себя «романтической личностью демонического характера» в чёрном плаще ниже колен (роль Печорина, безусловно, ему бы пошла) и в метро старался не смотреть на карту-схему, чтобы сойти за местного.
Нужно ездить с задумчивым видом, подпирая лбом поручни, первым номером съездить посмотреть на горелый Белый дом, а дальше отпустить ситуацию вместе с самозарождающимся под перестук колёс «Похоронным маршем» Шопена, вновь возникшим в голове навязчивым состоянием, совсем как в детстве, когда внутренняя жизнь заряжена на постоянное ожидание событий.
Встреча была коротка
Блуждая по Москве, Вася стоял на светофоре недалеко от Красной площади и рассматривал гостиницу «Балчуг», в сторону которой зачем-то направлялся.
Вдруг рядом с ним затормозил роскошный лимузин, а может быть, ещё более дорогостоящая иномарка – в оттенках роскоши провинциал не разбирался, но таких длинных и блестящих авто в Чердачинске явно не видывал. Внезапно заднее окно роскоши начало опускаться, потом из него высунулась пухленькая дамская ручка с россыпью алых ногтей, выкрашенных ярко, с вызовом, и высыпала из кулака жменю подсолнечной шелухи – по всей видимости, сановитая пассажирка грызла в комфортабельном салоне жареные семечки, а теперь решила избавиться от мусора.
Сначала Вася увидел медленно опускающееся стекло, затем сыплющийся на асфальт мусор, затем копну огнедышащих кудрей и дальше большой рот, раскрашенной кричащей помадой.
Автоматически он поднял глаза ещё чуть-чуть и взглядом упёрся в лицо самой главной певицы земли русской – то самое, что десятилетиями смотрело на него из телевизора, с киноэкрана, афиш, конвертов пластинок и даже пластиковых пакетов.
Увидев, что узнана, самая главная певица русской земли ничуть не смутилась, напротив, надменно улыбнулась, будто зевнув, и нагло ему подмигнула, совсем как женщина с максимально низкой социальной ответственностью. После чего стекло окна бесшумно начало подниматься, а певица исчезла за ним навсегда.
Расхохотавшись во всё горло так, что на него обернулись два озябших немецких туриста, Вася решил изменить маршрут, резко повернул к Красной площади, чтобы скорее спуститься в переход.
Переход с Киевской радиальной
В метро, с его грубым блеском фальшивой бижутерии, нет теней, всегда одно и то же время суток, как и сезон, определить который можно только по вторичным, внешним признакам. Например, по верхней одежде пассажиров. Иные станции (и особенно длинные, сводчатые переходы между ними) напоминали Васе о первых христианах, прятавших храмы в подземных лежбищах катакомб.
Этот траурный Шопен возникает всегда так некстати, судорогой, которую невозможно контролировать; можно лишь перевести его в автоматический регистр, каждый раз сглатывая, вместе с тяжестью предчувствия неотвратимых бед. Возможно, оттого, что долго закупорен под землей?
Между прочим, крайне захватывающее занятие – подвергаться умозрительным тяготам, представляя себя персонажем стильной чёрно-белой драмы. Васе легко впасть в кинематографичность самоощущения, если декорации вокруг не такие, как всегда: любое изменение ландшафта (особенно падки на это историко-культурные территории с их завышенными семиотическими ожиданиями и дополнительной прохладой отчуждения) запускает удвоение если не сознания, то зрения-то уж точно. Экзистенциальный астигматизм вынуждает течь безвольно вслед за обстоятельствами, пока что-то наконец не случится. Плотность пассажиропотока в подземке столь велика, что рано или поздно обязательно что-нибудь произойдёт.
Особенно когда сам настроен на это и бессознательно ждёшь, например, встречи со старой знакомой.
– Инна… Бендер? Ты ли это? И здесь? Сколько лет сколько зим?
Увидев, что не обознался, быстро, дабы не смогла опередить, выпалил пароль:
Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.
Комсомольская кольцевая
На станции, напоминающей фальшивый древнерусский шатёр с крупными деталями устарелого театрального задника, взгляд успел выхватить бывшую соседку, замешкавшуюся у указателей. Казанский вокзал, место встречи изменить нельзя. Ещё бы не увидел – Бендер, в аляповатом брючном костюме, короткой курточке, с всклоченными кудрями, перевязанными фиолетовым шифоном, вываливалась из замотанной московской толпы, изысканная, точно жираф. Слепым нужно быть, чтоб не заметить!
Бендер в ответ выпульнула отзыв, и вышло уже совсем как в «лирической комедии». Просто «новая волна» какая-то.
Но кто мы, откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?
Конечно, ему немедленно хотелось рассказать о встрече с великой певицей (явно же тянет на анекдот!), но Инне не до этого – она мгновенно взяла его в оборот своего трепета, да так споро, что заслонила мыслительные горизонты, вытеснив из головы всё.
Вася встретил Бендер в самую что ни на есть судьбоносную минуту, когда она «отбывала в Израиль на ПМЖ». Некоторое время назад переехала в Москву («…то-то я смотрю, в Чердачинске тебя не слышно, а то раньше выступала везде, то на день города, то во Дворце металлургов, а теперь совсем тихо стало…»), покрутилась внутри столичного шоу-бизнеса, о котором говорила теперь без пыла и пафоса, как об опостылевшем супруге («Вася, если бы я только знала об этом раньше – что на самом деле стоит за всем этим и что нужно уметь и хотеть. Ты, вообще, знаешь, что для певицы голос не главное?..» Вася догадывался), немного нервно и на повышенных тонах, из-за чего на неё оглядывались прохожие.
