Тоже ведь какие-то мелочи, пустяки, если начать пересказывать кому-то – вряд ли оценят верно и тем более поймут: подлинные отношения невозможно увидеть со стороны или тем более пересказать. Это только в «Санта-Барбаре» всё сводится к сюжету: если Мейсон Кепвелл полюбил Джину, то дарит ей кольцо, если Иден отвечает Крузу взаимностью, значит, свадьба неизбежна, какие бы извержения вулканов ни случились, на их беду, в этом калифорнийском сезоне.
У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока, трудностей не боимся, о них втайне мечтаем, а если они отступают, начинаем скучать и томиться, как от безделья, хотя дел вокруг – невпроворот.
А рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся
Внутреннее кино, запущенное оглаской трамвайной «тайны», не кончалось. Превратилось в ежедневный сериал. В нём Вася видел не только Марусю, несущуюся в вагоне, и Пушкарёву, словно бы застывшую для позирования у мусорного бака, но и себя – слабого, нерешительного, без денег и перспектив. Неужели Марусю устраивает всё это – избегание темы женитьбы, в котором оба навострились как олимпийские чемпионы, вязкая воскресная скука без очертаний и границ, вечная готовность Руфины Дмитриевны к пониманию и всепрощению. Режим стыдливой экономии «от зарплаты до зарплаты»: этого пока мы себе позволить не можем, и непонятно сколько будет длиться это «пока». Отпуск планировали по отдельности. Да, они чувствовали себя устойчивой парой, но лишь в компаниях и на родительских посиделках, где только Маруся и могла наслаждаться статусом потенциальной невесты.
Возможно, из-за этого, кстати, она и полюбила тусить, постоянно звала куда-то Васю, напирала, упрашивала. Говорила, что дома скучно, глаза её темнели. Словно очнувшись от сна, лихорадочно начинала прихорашиваться, краситься. Вася на глазах становился домоседом. В противофазе они снова не совпадали, и Маруся тогда обижалась. Какое-то время не разговаривали, и тогда в тишине опустелой колясочной расцветали белые лилии дополнительных отчуждений, похожих на внезапное головокружение.
В Петропавловске-Камчатском – полночь
Пушкарёва не шла у Васи из головы, став вялотекущей надсадой. Лишних вопросов он не задал, так спокойнее. Маруся, точно по негласной договорённости, тоже особенно в его театральном прошлом не ковырялась, зачем? Непрозрачность, впрочем, росла. Загустевала. Хотя поначалу и казалась преодолимой, стоит только сказать: «Ну, в самом деле, чего ты?»
Однажды услышали из радиоточки «новую звезду израильской эстрады» со знакомым гнусавым прононсом, посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись: Бендер добилась-таки своего. Не мытьём, так катаньем. На чужбине, ставшей родной. Маруся бросила стирку (постельное бельё носили в машинку Руфине Дмитриевне, все прочие «мелочи» стирали на руках – ванны или же душа в колясочной не было), уселись на кровать и долго вспоминали, как оно было когда-то. Как ждали олимпиаду, вызывали гномика и делали значки с пацификом, как боялись «звездных войн» и мечтали построить такое бомбоубежище, чтобы спасти сразу всех советских людей, всё прогрессивное человечество.
Тогда-то Вася, как бы между прочим, без особенного нажима, впроброс (ну, ему действительно неловко спрашивать, словно бы заочно осуждая подружку) уточнил, что же там случилось, с тем золотым кулончиком (туалетный гном потырил?), который, помнишь, ты нашла в снегу на площадке для выбивания ковров. И по глазам Маруси, по тому, как они почти мгновенно стали прозрачными, а затем остановились, Вася увидел, что она, конечно же, вспомнила про этот злосчастный кулон, но сделала вид, что не помнит, ушла в глухую несознанку: какой рак? Может быть, козерог или стрелец? Ты, Вася, ничего не спутал, я же стрелец по знаку зодиака. Как же, как же, помню-помню, кто ты, ну, не знаешь, так и не надо, просто стали прошлое перебирать, вот оно и всплыло перед внутренним взором, как ты бежишь с этим кулоном к нашему первому подъезду – по самому, если я правильно, помню, первому снегу.
– И я помню, как сейчас, эту песню не задушишь, не убьёшь, конечно же, навеки с нами так и пребудет…
– Да, эта музыка будет вечной, если ей заменить батарейки… Музыка нас связала, тайною нашей стала.
– Не-не, надо лучше Инкину любимую вспомнить, так правильнее будет, раз уж она в радио отметилась, – песне этой ты не скажешь до свиданья, песня не прощается с тобой…
Эпилог из 1999 года
Вася не помнил, кому в голову пришла идея «крутить столик» и вызывать духов на откровенность: разум пал жертвой преждевременной встречи Нового года. В архиве ему объяснили, что праздник обязательно состоится, «несмотря на любую погоду», если предварительно встретить его с важными и дорогими сердцу людьми, так как Новый год – вообще-то (и тут, как говорил непопулярный теперь Горбачёв, отданный на поругание пародистам, двух мнений быть не может) праздник семейный, радоваться ему следует дома, накануне отдав должное общению и напиткам с коллегами да друзьями.
Вот Вася как с цепи сорвался, никогда такого с ним не было: квартиры и компании мелькали перед глазами, совершенно не задерживаясь в памяти. Все время пили за надвигающийся Миллениум и за Путина, официального ельцинского преемника, обогнавшего других кандидатов (Немцова, Аксёненко и Степашина) в очереди на трон.
Проспавшись на чужих пахучих подушках и буквально света белого не видя, Вася опохмелялся, и хоровод под метель начинался по-новой. Девки, подружки, непонятные застолья – до конца года оставалась пара дней, ёлку ещё не нарядили, но по ящику уже вовсю крутили старые «Голубые огоньки». Зависли в какой-то незнакомой квартире, неуловимо похожей на все остальные квартиры Чердачинска, когда кто-то предложил вызвать дух невинноубиенной Галины Старовойтовой, она же, бедняжечка, в Чердачинске вроде родилась, правда, когда он еще Танкоградом назывался.
Пока готовили стол, красными от возлияний глазами Вася воткнулся в телевизор «Минск», где главная певица страны пела на цирковой арене самую популярную когда-то песню – сентиментальную чепуху про художника, обманувшего актрису, которая любила не его, но деньги и богатство. Хит позапрошлого десятилетия, когда деревья были большими, сочинили главный композитор и главный поэт страны, которой больше не было, а качели, на которые присаживалась главная певица СССР, оказывались трапецией – её аккуратно покачивал главный фокусник страны с немым ужасом в глазах.
Вот и сама эта главная певица совсем недавно схлопнувшейся империи вспоминала, что никакой страховки тогда на телесъёмке не предполагалось. Качели взмывали под самый купол и раскачивались над амфитеатром, где «душа России», как её теперь называли, как ни в чём не бывало пела зачем-то свой шлягер позапрошлого лета буквально в нечеловеческих условиях. Совсем как Гагарин.
И если знать, что ничем не прикреплённая актриса, намертво, до посинения вцепившаяся в ручки трапеции, трепещет от страха, взывая ко всем богам одновременно, больше всего на свете желая, чтобы фонограмма поскорее закончилась и её, живую и невредимую, спустили наконец вниз, к опилкам и угловатой подтанцовке, а также к фокуснику, который и сам сжался от ужаса, подобно неловкому дебютанту, ещё не владеющему своим деревянным-оловянным, номер в телевизоре выглядел теперь совершенно иначе.
