— Ну что, начнем? На самом деле, наши языки не так уж сильно отличаются, так как принадлежат к одному семейству...
Когда через несколько часов учитель сменился уже знакомой худой женщиной, Акайо знал, что такое семейства языков, чем отличаются кайнский от эндаалорского и почему, несмотря на сравнительно малые отличия в звучании, азбуки у них совершенно разные. Он помнил, что собирался учиться насколько возможно плохо, но разум сыграл со своим хозяином злую шутку, впитывая знания с пугающей его самого скоростью. Слова, понятия, названия, география неизвестных ему земель, особенности этикета, смешно крохотные по сравнению с этикетом Ясной Империи, входили в него, как вода в давно проложенное русло, ложились свитками на полки библиотеки его головы.
Акайо мог бы притвориться, что не понимает слов. Не видит разницы между разновидностями времен, путает имя личное с семейным… Но, попробовав изобразить дурака на следующий день и поймав понимающий взгляд немолодой учительницы, покраснел до обритой макушки и оставил недостойные императорского солдата попытки казаться глупее, чем он есть.
— Неплохо, — спустя несколько дней скупо похвалили его учителя. — Словарный запас уже на уровне четырехлетнего ребенка.
Их ученик скрипнул зубами, и лишь подозрение что его провоцируют, помогло не наброситься на словарь с удвоенной силой.
***
Акайо провел в плену полную луну, когда сияющая неприлично зубастой улыбкой медсестра принесла ему новую одежду, сняла ставшие почти привычными ленты с щиколоток и сказала собираться. Он больше не пытался разбить окно, но догадывался, что в его спокойствие вряд ли поверили. Пожалуй, он даже разочаровался бы, если бы поверили. Акайо до сих пор искал взглядом что-нибудь острое.
В процессе выписки его в очередной раз осмотрели, попросили написать несколько тестов и оценили крайне высоко во всем, кроме естествознания и высшей математики. Когда с него впервые за прошедшее время сняли не только хрупкий наушный переводчик, но и похожий на ошейник модулятор голоса, Акайо почти испугался. Все прошедшее время он учился с этим устройством, и теперь ему казалось, что не сможет произнести ни слова на вражеском языке. Но не успел он подумать, что это, возможно, к лучшему, как понял, что и так понимает все, что говорят экзаменаторы.
— Скажи что-нибудь, Акаайо, — попросили его, типично для эндаалорцев удваивая гласную. Он сам сказал им свое имя, но его все равно переиначили на местный манер. Он видел, что даже в бумагах записан так, с двойной “а” — медсестра при нем меняла имя, зачеркнув строчку “Окт1927” и высунув от усердия кончик языка. Он не стал просить ее исправить ошибку.
— В эти дни даже цветение сакуры не несет покоя, — сообщил Акайо экзаменаторам, думая о том, имеет ли он право на данное отцом имя или стоило остаться номером. По крайней мере, родовую фамилию он не называл, а значит, и не позорил.
Выступила желтоволосая медсестра, зачитала его характеристику, и, бросив на него виноватый взгляд, сказала про возможную неполную адаптацию. Акайо понял, что это о случае с табуреткой, но не подал виду. Затем вышел толстый врач, которого медсестра проводила восторженным взглядом. Из полной незнакомых слов речи Акайо уловил, что достаточно здоров для основных работ, но все-таки ему не рекомендованы длительные нагрузки на пресс.
Глаза всех членов комиссии уставились на него. Акайо смотрел поверх их голов, выпрямившись, как положено имперскому солдату. Он чувствовал себя неловко в странных вражеских одеждах, слишком узких и облегающих, будто белье. Тесные штаны натирали и жали, рубашка, такая прозрачная, что казалось, проще было бы вовсе ее не надевать, давила в подмышках.
Он уже понял, что перед ним сидят не экзаменаторы, а покупатели.
— Жалко, что вы ему волосы остригли, — вздохнула удивительно миловидная круглолицая женщина. — Могли бы только висок побрить для имплантации…
— Маари, он же все равно не твой товар, — фыркнул низенький мужчина, похожий на ту больничную табуретку, которая смялась под ударами Акайо несколько недель назад. — Стоит, будто трубу проглотил, о какой артистичности тут может идти речь.
— И уж точно не мой, — встала знакомая худая женщина-учительница. — Он не дурак, и скорость обучения неплохая, но в институте ему с такой характеристикой делать нечего.
Она вышла, остальные продолжили обсуждать плюсы и минусы “товара”. Акайо не вслушивался, погрузившись в подобие медитации. Полукруглая стена за спинами покупателей ловила свет от встроенной в потолок лампы — Акайо в общих чертах разобрался в понятии электричества, но все равно эти светящиеся куски прозрачного материала казались ему чем-то сродни легендарной магии.
Начались торги. Он заметил, что вела их медсестра, а не врач, и окончательно перестал понимать особенности местной иерархии. Акайо уже знал, что женщины здесь занимаются любой работой наравне с мужчинами, но ему казалось, что врач выше медсестры по рангу, и торговаться должен он. Впрочем, толстяк явно помогал девушке, изредка вступая в беседу.
Наконец, медсестра и похожий на табуретку человечек пожали друг другу руки. Акайо полагал, что наконец увидит эндаалорские деньги, но вместо этого они произвели странные действия с коробочкой и тонкой металлической пластинкой, после чего покупатель подошел к своему приобретению. Задрал голову, чтобы посмотреть в лицо. Одобрил:
— Красавчик!
Потянулся потрепать по щеке. Акайо едва сдержался, чтобы не ударить человека, придав ему таким образом еще больше сходства с пострадавшей от его рук табуреткой. Это желание, видимо, отразилось на лице, так как покупатель отдернул ладонь, не коснувшись его, и развернулся на каблуках, коротко велев идти за ним.
Акайо надеялся, что найдет способ умереть, как только выйдет из дверей больницы, но на пороге ему обернули шею знакомой мягкой лентой. Ее конец уходил в неизвестный предмет, который взял покупатель, и Акайо, нарочно замедлив шаг и позволив ленте немного натянуться, сразу почувствовал, как кожу что-то укололо, а ноги сами понесли его вперед, торопясь догнать хозяина поводка.
Улица оказалась в общих чертах похожа на привычные ему улицы империи — шумная, многолюдная. К тому, что вместо брусчатки земля будет покрыта гладкими плитами, как в домах, а вместо повозок над мостовой будут парить удивительные машины, он был готов. Прошедшая мимо женщина в такой же одежде, какая была на нем самом, поразила куда сильней. И еще запахи — запахи, которых не было. Если верить обонянию, на улице было так же чисто и пусто, как в больнице, только едва уловимый предгрозовой аромат витал в воздухе. Похоже, так пахли все здешние вещи.
Акайо следом за своим покупателем сел в машину. Водитель, отделенный от них темным стеклом, кивнул в знак приветствия, и вскоре дома за окном замелькали так быстро, что Акайо начало мутить. Купивший его человек долго говорил с аппаратом, который назывался телефон, с каждой фразой все громче и громче. Засунув его в карман, резко откинулся на подушках. Сердито сообщил:
— Выставлю тебя сразу на продажу. Не купят сегодня — будешь ночевать в боксе на рынке.
