– Реджи нас ждет…
– Сядьте, мистер Гейнс, – распорядился Уиллард.
Тот молча повиновался.
Директор встал и подошел к окну. Какое-то время он стоял, засунув руки в карманы брюк и глядя наружу. Проследив за его взглядом, Гейнс увидел старый разбитый «Форд», который стоял в сторонке на траве с тех пор, как он мог припомнить.
В конце концов старик заговорил:
– Как вы думаете, сколько восстаний рабов увенчалось успехом на протяжении всего времени, предшествовавшего войне между штатами? Выскажите произвольное предположение, не задумываясь. Что скажете?
– Я бы сказал, ни одного, полковник.
– Мир создают имущие и неимущие, мистер Гейнс. Всегда и везде. Сегодня мы имеем новый тип неимущих. У этих людей не просто ничего нет – они фактически едва ли могут претендовать на звание человека. Полагаю, вы не знаток политической философии, но уверен, что даже вы понимаете, о ком я говорю.
Гейнс поерзал на стуле, гадая, следует ли считать это какой-то проверкой. До сих пор директор редко обменивался с ним больше чем парой фраз, даже за долгие часы, проведенные вместе в Дисциплинарной.
– Ну как же, сэр. Вы имеете в виду детей, верно?
– Они не рабы, в том смысле, как это было у нас в лучшие времена. Тем не менее по мере того, как эти дети становятся старше, они начинают видеть, чем обладают нормальные люди, и могут захотеть того же для себя. Захотеть того, чего у них никогда не будет по причине их прискорбного состояния.
– У них есть трехразовое питание и крыша над головой, – отозвался Гейнс. – Надо думать, они должны быть благодарны за то, что имеют на наши налоги.
– Если они когда-либо поднимут организованное восстание в той или иной форме, они будут раздавлены.
– Точно, сэр! Как букашки.
– Но сперва они разорвут в клочья любого члена нашего учреждения, до которого смогут добраться.
– Да ну, это просто…
Гейнс вовремя остановился. Еще никто не осмеливался называть высказывания Уилларда бредом, глядя ему в лицо.
Директор остановился у окна и взглянул наружу.
– Поддерживаете ли вы нашу программу, мистер Гейнс?
– Программу, сэр?
– С Рэем Боуи я потерял хорошего человека. Надежного. Мне нужно, чтобы вы смогли занять его место.
– Я сделаю все, что вы мне скажете, полковник.
– Бывают несчастные случаи, – произнес Уиллард. – Маленькие неудачи превращаются в ужасные трагедии. Как это произошло с молодым Тобиасом Фрименом в Дисциплинарной. Я должен знать, могу ли я на вас рассчитывать.
– Абсолютно можете, полковник. Я поддерживаю программу на все сто, да, сэр!
– Очень хорошо. Поезжайте со своей командой на ферму Элбода. По вашем возвращении состоится учительское собрание, на котором мы пересмотрим наши планы действий в случае возникновения нештатной ситуации.
Гейнс вышел из директорского кабинета на трясущихся ногах. Шериф считал, что Боуи убил один из чудиков. И не просто убил – изувечил, по каким-то неведомым соображениям. Когда шериф вышел, Гейнс ожидал, что Уиллард улыбнется и покачает головой, признавая абсурдность такого предположения. Вместо этого тот принялся обсуждать подготовку к восстанию или чему-то в этом роде.
Внезапно мир оказался совсем не таким, каким был прежде.
По крайней мере, с полковником он знал, на чьей он стороне – Гейнс надеялся, что сумел успокоить его сомнения на этот счет. Он поддерживал программу, любую программу, какая только была на уме у старика. Только назовите. Он поддержит все что угодно, целиком и полностью.
Его команда уже сидела в кузове старого «шевви», выделенного ему школой для поездок на ферму. Ребята повернули головы, глядя, как он нашаривает ключи в кармане штанов. Они выросли у него на глазах, эти чудики. Страшные как смертный грех, что скрывать. Чудные и жалкие, тут и к бабке не ходи. Но опасные? Да ну, ерунда! Угроза Дисциплинарной всегда заставляла их ходить по струнке. Они хорошие парни – «одомашненные», как называл их Боуи… Но теперь Боуи был мертв – ему начисто оторвали голову, и Бертон думал, что это сделал какой-то чудик.
Наверняка дикий, напомнил себе Гейнс. Не из их Дома.
Он подумал о том, что отличает дикого ребенка от домашнего, помимо свободы. И осознал, что на самом деле не имеет понятия, что они собой представляют.
– Мы опаздываем, – сказал он. – Пора двигать.
Дети промолчали: берегли энергию для предстоящего долгого дня. Джордж, Енох, Эдвард и Мэри.
– А знаете, – сообщил он, – вы ничего такие ребята.
Чудики изумленно переглянулись, но не ответили.
– В смысле, я хочу сказать, вы мне нравитесь. И надеюсь, что это взаимно.
Они закивали. С непроницаемыми лицами. По их взглядам по-прежнему невозможно было ничего прочесть.
«А, да ну вас к черту!» – подумал Гейнс. Он подумал о Рэе Боуи, который лежит мертвый в пруду, потому что ему откусил голову какой-то монстр.
– Но иногда, – добавил он со злостью, порожденной внезапным приливом страха и ненависти, – я думаю, что вы те самые демоны, о которых говорится в Писании.
– Мы не демоны, мистер Гейнс, – ответил Джордж. – Я читал Библию.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ангелы спустились с неба и возлегли с человеческими женщинами. От их союза родились гиганты. Герои, знаменитые вожди. Нефилим. Книга Бытия, глава шестая, стих четвертый.
– Тебе нравится работать с животными, Джордж?
– Этого хочет мистер Элбод. У меня нет права голоса в этом вопросе.
– Ну так вот, парень: ты будешь собирать хлопок до конца своих первородных дней, если не научишься держать свою варежку закрытой.
Джордж не ответил. Держал варежку закрытой.
– Вот именно, – сказал ему Гейнс.
Он забрался в кабину, с лязгом захлопнул дверцу и какое-то время сидел, кипя гневом. Потом заорал в окно:
– Дьявол тоже может цитировать Писание! И чтобы больше никаких вечеринок с нормальными детьми, не то я донесу на вас директору!
Грузовик зачихал, зафыркал, потом привычно загрохотал по дороге. Гейнс добрался до фермы Элбода, как делал это каждый понедельник. Фермер встретил его, как обычно, и сделал ему ожидаемый выговор за опоздание. Отправил Джорджа к животным, Эдварда – в огород, Еноха и Мэри – в поля. Старшие девчонки Элбода высыпали из дома со своими обедами и книжками, но сегодня Гейнс не обратил на них особого внимания. Он стоял, прислонясь к грузовику и жалея, что снова не сказался больным. У него было такое чувство, словно он подцепил лихорадку: живот крутило от беспокойства.
Потом из дома выбежала Салли, таща свои книжки. Он сумел изобразить на лице теплую улыбку.
