– Я люблю тебя, Энн, – сказал Бертон.
Она не ответила. Молчание между ними бурлило, словно чайник на медленном огне. Порой Бертону казалось, что он живет в доме c призраками, вот только в его случае призрак был живым существом.
– Ну я тогда поеду, – проговорил он.
Бертон вышел из дома и принялся колесить по ночным улицам, пока не оказался возле своей конторы. Снаружи нес усталую вахту новостной фургончик – на его боку было написано CNN, название того круглосуточного кабельного телеканала, который недавно запустили в Атланте. Кто-то учуял историю. Большинство остальных газетчиков завязали с этим делом и сбежали, чтобы осаждать окружного прокурора. Вскоре вся эта дурно пахнущая драма переместится в судебные залы.
Шериф вошел внутрь и повесил шляпу на крючок. При виде него Сайкс вскочил со стула.
– Добрый вечер, босс! – приветствовал его помощник, взглянув на часы.
– Добрый вечер, Бобби. Ты прямо как тот длиннохвостый кот из пословицы, в комнате, где полно качалок. С чего это ты такой дерганый?
– Просто вы меня напугали. Не ожидал увидеть вас сегодня вечером.
– Хочу еще раз поговорить с чудиком напоследок, – сказал шериф.
– Я сулил ему луну с неба и грозил адским огнем. Он не сознается.
– Что он скажет, уже неважно. Его дело по-любому табак.
– Не удалось даже вытащить из него, куда он дел голову Боуи.
– Это не имеет значения. Давай, иди читай, или что ты там делал.
Бертон вошел в изолятор и подтащил стул к решетке, что дало ему возможность исподволь рассмотреть своего заключенного. Мальчик-пес сел на постели, глядя на него остекленелыми глазами. Он плохо переносил неволю: его тело выглядело дряблым, словно бы оплывшим, шерсть местами выпала, оставив проплешины.
– Здрасте, шериф, – сказал ему подросток.
Этот мальчик мог бы быть сыном Бертона, хотя это был не он.
– Добрый вечер, Енох.
– Я слышал, как вы вошли. Думал, это проповедник снова явился. Прожужжал мне все уши, приходит сюда молиться чуть ли не каждую ночь.
– Еще бы, – ответил Бертон. – Это его призвание.
– Часами говорит с Богом, а мне хоть бы слово сказал. Для него важно только, чтобы я попал в лучший мир после того, как уберусь из этого. Заботится о моей душе больше, чем обо мне самом. С другой стороны, это обнадеживает.
– Что? То, что ты отправишься на небо?
– Что у меня есть шанс наконец попасть в такое место, где никто не будет смотреть на меня с ненавистью. Как вы думаете, Бог действительно меня любит или я попаду в ад, потому что мне не повезло родиться монстром? Может быть, моя душа такая же уродливая, как и тело?
– Не стану претендовать, будто знаю, что у Бога на уме, – отозвался Бертон. – Но если ты любишь Иисуса и твоя совесть чиста, думаю, Бог возьмет тебя к себе.
Енох оглядел голые стены камеры.
– Жаль, что нельзя побегать! Я бы хотел в последний разок побегать на четырех ногах, которые дал мне Бог. Это хуже всего тут – то, что нельзя бегать. Я бегаю быстро как ветер!
– Жаль, что я не могу тебе этого позволить. Может быть, я мог бы сделать для тебя что-то другое?
– Если можно, передайте Мозгу, мол, я сказал, что он был прав.
– Мозг – это Джордж Херст, верно?
– Вы передадите ему мое послание? Вы правда это сделаете?
– Может, мне и удастся сказать ему от тебя пару слов, если я его увижу, – сказал Бертон.
– Сэр, вы знаете, как мы в Доме получаем свои имена?
– Не сказал бы.
– Иногда дело в том, как мы выглядим, – объяснил Енох. – В других случаях имя описывает тебя, какой ты есть, одним словом. Например, Мозг – он очень умный. Так вот, я – Пес.
– Ничуть не удивлен. Ты в зеркале себя видел?
– Я рассмотрел себя очень хорошо, мистер. И теперь вижу себя яснее ясного. Какой я есть. Я был псом – вашим псом. Все это знали. Я действительно верил – верил, что мы получим равные шансы, когда вырастем. Верил благодаря таким людям, как Салли. Что вы не такие уж плохие, по крайней мере, не все из вас, и что когда-нибудь я заживу собственной жизнью. Но больше я не верю. И больше я не ваш пес. Передайте Мозгу, что он был прав всю дорогу. Он поймет, о чем речь. Передайте ему: я сказал, что мое имя больше не Пес. Это моя последняя просьба.
– Ты не убивал Салли Гейнс.
Мальчик вскочил на ноги и схватился за прутья решетки.
– Так вы мне верите!
– Я верю фактам. Факты говорят, что ты этого не делал. Это сделал Гейнс.
– Факты говорят правду, сэр!
– Что насчет Рэя Боуи?
– Я даже не знал, что он мертв, пока вы не сказали мне, что это я его убил.
– И здесь верю. В этом деле тоже концы с концами не сходятся.
– Тогда что все это значит?
– Эми Грин говорит, что ты был там в момент смерти Боуи, – сказал Бертон. – Дэйв Гейнс с его парнем говорят, что ты убил Салли. Картина не складывается, но их слов достаточно. Никто из них не желает поступить как честный человек и отказаться от своих показаний. И никто, кроме меня, не испытывает желания внимательно рассмотреть свидетельства.
– Просто потому что я чумной, – горько сказал Енох. – Чудик. Тварь. Монстр. Уродец.
– Совершенно верно.
– Вы называете нас так, как видите. У вас одно имя для нас всех. А теперь вы говорите, что то, что я невиновен, не стоит и горстки бобов?
– Я пришел, чтобы сказать, что мне жаль, что так получилось, малыш.
– А как насчет вас, сэр?
– Что насчет меня? – переспросил Бертон, хотя он понимал, о чем тот говорит.
– Вы сами-то не хотите поступить как честный человек? Не потому, что я чумной, а просто потому, что так правильно?
Порой история какого-либо события сводится к одному-единственному решению одного-единственного человека. Может быть, этот человек – не Гейнс и не Брайант, а он сам?
Он представил, какая поднимется вонь. Весь город обратится против него. Ему запретят посещать церковь. Он проиграет выборы. По ночам в его окно будут швырять камнями. Он будет получать письма с угрозами. Может быть, на лужайке перед его домом даже появится пылающий крест. Шакалы-журналисты раскопают его прошлое и вываляют в грязи бедняжку Энн вместе с ним самим. Его ждет позор, крушение, возмездие.
Правда никого не заботит, по крайней мере, когда она противоречит успокоительной сказочке. Истории о добре и зле, в которую так хотят верить добрые жители Хантсвилла.
Округ Старк имел достаточно забот с расовыми разногласиями. В шестидесятые, когда повсюду царили волнения, казалось, что Хантсвилл может избегнуть общей участи. Бертон, в ту пору еще молодой помощник шерифа, наблюдал, как белые и черные детишки мирно играют друг с другом в песочнице, и думал: вот где закончатся страх и ненависть. С нашими детьми. Но потом одна черная семья переселилась в квартал, где жили белые, и мэр Эмери выступил по радио и сказал, что настало время приструнить этих ниггеров, показать им, что они неправы. Через три дня дом закидали бомбами, погибла малолетняя девочка. Еще два дома были обстреляны. По ночам черные патрулировали с ружьями свои кварталы.
