Болван не хотел, сражаясь с монстрами, сам превратиться в монстра. Он решил навсегда остаться ребенком, отказался участвовать в чем-либо. Тем не менее, возможно, он был прав в одном: возможно, тотальная война действительно не так уж необходима.
– Я поговорю с ними, – сказал Мозг.
– Опять разговоры! – сплюнул Кроха. – Ты все пытаешься и на дерево влезть, и задницу не ободрать.
– Пока что мы отбили только один город. И уже по шею в крови.
– Прекрасно, – сказал Кроха. – Делай как знаешь. Иди туда, к ним. Пускай они вручат тебе свое оружие и мирно разойдутся по домам.
– Они согласятся, – сказал Мозг. – У них нет выбора.
– Ну смотри, если они хотя бы косо взглянут на тебя – мы начинаем действовать.
Мозг пошел к церковным дверям, неся белую наволочку, примотанную к палке от швабры. Он сомневался, что если нормалы захотят стрелять, их остановит флаг перемирия, но так они, по крайней мере, были уведомлены о его намерениях.
Дверь церкви отворилась. В проеме теснились лица, на которых были написаны ужас, отвращение, гнев. Потом появился человек в черном. Он вышел на ступеньки и обратился к Мозгу.
– Здесь дом Божий! – провозгласил он.
– А мы – Божьи дети, – ответил Мозг.
– Я вижу, как эти дети шныряют вон там, под деревьями. Ты у них главный?
– Мое имя Джордж Херст. Дети зовут меня Мозгом. А вы, сэр, кто будете?
– Преподобный Иеремия Кумбс.
– Я никого не возглавляю, преподобный. Но я говорю от имени детей-мутантов из Дома призрения тератогенетических больных округа Старк.
– И что же Дом призрения тератогенетических больных округа Старк желает нам сообщить?
– От детей я принес вам послание, – сказал Мозг. – Что до меня, то у меня к вам только один вопрос.
– У меня тоже есть вопрос к тебе, парень: почему бы мне попросту не пристрелить тебя на месте после всего, что вы натворили?
– Потому что если вы это сделаете, то все мужчины и женщины в этой церкви погибнут. За все то, что натворили вы.
Свирепый взгляд Кумбса несколько смягчился.
– Хорошо, спрашивай, что ты хочешь.
У Мозга был на уме один простой вопрос, который для него являлся ключевым во всем, что было неправильного в мире с момента его рождения:
– Почему вы не могли полюбить нас?
– И ты спрашиваешь меня об этом после сегодняшнего! После того, как вы показали, кто вы есть на самом деле!
– Мы были рождены невинными. Вы должны были дать нам возможность стать кем-то другим.
– Ничего мы вам не были должны, – возразил Кумбс, – и вы не могли стать ничем другим, кроме того, что вы есть. Если бы выбор был за мной, мы вообще не стали бы терпеть вас рядом с собой! Лучше бы вы все умерли сразу после того, как родились!
Мозг вздрогнул. Перед его внутренним взором снова предстало чудо его рождения, мгновенно сменяющееся ужасом. Вопль его матери, ее шевелящиеся губы, издающие незнакомые звуки. Его крошечные ручонки, тянущиеся к ней, чтобы предложить любовь и помощь. Его рев, когда доктор понес его прочь из комнаты.
Первые несколько лет своей жизни он не мог понять, почему их разделили. Он любил эту перепуганную женщину, чей вопль непрерывно звучал в его ушах. Беспокоился о ней, все это время продолжая верить, что если он будет хорошим мальчиком, то когда-нибудь они снова воссоединятся.
Сидя на грязном полу Дома, он слушал разговоры нормалов. Он следил за их губами и учился их языку, пока наконец не определил, что именно кричала его мать.
«Нет! Уберите от меня это мерзкое отродье! Уберите его куда-нибудь подальше!»
– Я ответил на твой вопрос? – спросил Кумбс.
– Да, – ответил Мозг.
– Итак, что это за послание, которое ты мне хотел передать?
Мозг смотрел на него, не отвечая.
– Ну? – поторопил тот.
– У меня нет никакого послания, преподобный.
– Прекратите эти убийства. Возвращайтесь в Дом и ожидайте своего суда.
– Мы можем быть лишь теми, кто мы есть, преподобный. Теми, кем вы нас сделали.
Мозг повернулся и пошел обратно к лесу.
– Мой мальчик, – сказал Кумбс ему вслед.
Он остановился.
– Я знаю вашего сына.
– Не трогайте его.
Их взгляды встретились через разделявшее их расстояние. Мозг кивнул.
Дети ждали его в лесу. Они столпились вокруг, ожидая, что он скажет. Мозг выкинул палку от швабры в заросли. По ту сторону грунтовой площадки церковные двери с гулом захлопнулись.
Трудно ненавидеть, когда то, что ты ненавидишь, обретает лицо. Лицо отца, любящего своего сына.
– Что он тебе сказал? – требовательно спросил Кроха.
Мозг не отвечал.
– Что ты собираешься делать дальше? – прорычал гигант.
Мозг покачал головой. Впервые в жизни он не находил слов. Он хотел двух несовместимых вещей, понимая, что каждая из них имеет ужасную цену, которую он не хотел платить. В конце концов он столкнулся с уравнением, которого не мог решить.
– Тогда будем делать по-моему, – сказал Кроха.
Он затопал к церкви, сжимая и разжимая огромные кулаки.
Чумные дети ринулись вперед, сотрясая землю. Мозг смотрел, как они мчатся между припаркованными автомобилями. Останавливать их было уже поздно – всегда слишком поздно! Он опаздывал всю свою жизнь.
Двери церкви разлетелись вдребезги. Кроха исчез внутри, за ним несся когтистый поток.
Наверное, борясь с монстрами, сам становишься монстром. Но, может быть, чтобы убить монстра, как раз и нужен монстр. Если путь к вратам рая ведет через широкую реку огня и крови, значит, все, кто хочет войти на небеса, должны быть готовы переплыть через нее.
Или оставаться в аду.
Из церкви понеслись вопли прихожан. Крики ужаса, отчаяния и боли. Мозг зажал уши руками, чтобы их не слышать, хотя понимал, что уже никогда не сможет от них избавиться. У него была идеальная память. Звуки умирающих людей запечатлелись в ней навеки.
Он закрыл глаза и принялся рисовать себе тот мир, к которому стремился. Где детей обучают создавать, а не разрушать. Где они станут работать вместе, чтобы построить новый мир на пепелище старого.
Целый мир чудес.
Глава сорок седьмая
Долгая ночь подошла к концу.
Шериф Бертон блуждал в зарослях возле края города. Он искал.
«У тебя есть сын», – сказала ему чумная девочка. Каким-то образом она знала.
Они с Энн так хотели принести новую жизнь в этот мир! Бертон помнил, какая радость его охватила, когда она наконец-то зачала. Его имя не будет забыто! Иисус обещал людям бессмертие для души и детей от плоти. Он останется вечно жить в своих детях и детях своих детей, в бесконечном будущем.
