Глава 47
Я лежу в камере на кровати, уставившись в потолок. В следующий раз я выйду в эту дверь, чтобы отправиться на танец повешенных. Я пытаюсь осознать то, что услышала от президента, и голова раскалывается от боли. Возможно, Стоунбек прав: у меня мозг почти как у мартышки. Слёзы из глаз капают на подушку. Что бы я ни делала, как бы ни билась, гемов мне не одолеть. Они выиграли. Бабба одержала верх над нами.
Нащупав в кармане что-то твёрдое, я вынимаю на свет мой кулон-сердечко. Наверное, запихнула его туда после ссоры с Элис, пожалела выбросить в грязь. Цепочка вьётся по пальцам, а разжав кулак, я вижу половинку сердечка.
Мою лучшую подругу гемы захватили обманом. Как бы там ни было, её предательство ограничилось интрижкой с Уиллоу. В смерти Нейта вины Элис нет. Но в конечном счёте она сделает жизнь дефов совсем невыносимой, и это случится с моей помощью, когда я доведу канон до завершения. Мне никогда ещё не было так плохо. Я хрупкая, как тонкая скорлупка, упала и разбилась. И не хватит никакой королевской конницы и всей королевской рати, чтобы собрать меня воедино. С тяжёлым вздохом я заталкиваю цепочку в карман.
– Самопожертвование и любовь, – шепчу я, уткнувшись в стену.
Это просто слова, глупые слова. Почему-то вспоминается мисс Томпсон. Она частенько рассказывала нам о печальных событиях в литературных произведениях, когда герою кажется, что надежды нет. Я грустно улыбаюсь своим мыслям: вот и у меня не осталось ни капли надежды.
Дверь открывается, но вместо солдат на пороге появляется Бабба. Она плывёт в воздухе, сидя на стуле, не касаясь земли, её ноги висят неподвижно. Бабба похожа на привидение, однако её морщинистые руки держат какие-то рычаги, значит, она просто летит на маленьком ховеркрафте. На старом безглазом лице спокойное, умиротворённое выражение. Это Бабба рассказала гемам о гараже, о штабе повстанцев, это из-за неё погиб Нейт. Ярость бежит по моим венам, переполняет всё тело, выдёргивает мышцы из полусна. Я бы убила эту старуху, не будь она такой дряхлой и беспомощной!
Плывущий в воздухе стул Баббы зависает у моей кровати. Не в силах смотреть на неё, я вдыхаю аромат лилий, слышу её тихий ровный голос.
– Я чувствую твою ярость, – говорит она.
Я вскакиваю на ноги и сжимаю кулаки. Руки у меня дрожат.
– Как ты могла нас предать?!
Глаза Баббы двигаются под закрытыми веками.
– Я – гем, не забывай об этом.
– Но дефы столько лет о тебе заботились!
Повернув рычаг, она взлетает чуть выше, так, что её лицо оказывается вровень с моим. Я вижу тонкие белые волоски на коже её лица, зелень глаз под полупрозрачными веками, крошечные иглы зубов, пробивающиеся сквозь дёсны.
– Вот поэтому-то я бы ни за что не смогла их предать, – говорит Бабба.
– Но президент…
– Он придурок. Или нет, погоди… недоумок трёхнутый! Да, это моё любимое выражение. – Вернув рычаг на место, Бабба опускается со стулом на пол. – Иди ко мне, дитя, встань на колени.
Я подозрительно смотрю на неё. Как узнать, говорит ли она правду? Открыть ли мне разум?
– А что ты теряешь? – с тихим смешком спрашивает Бабба.
Я медленно разжимаю кулаки, слезаю с кровати. Из любопытства или от отчаяния опускаюсь на колени. Бабба кладёт ладони мне на лоб, и внутри у меня распускается цветок боли. Боль охватывает всё тело и собирается в точке между глаз. Образ Нейта исчезает, судорожно сжатое в печали горло расслабляется. Мне почти жаль расставаться с этой болью: она напоминает мне о Нейте. Открыв глаза, я вижу гостиную у нас дома.
– Дом, милый дом… – говорит Бабба.
Какое здесь всё обыкновенное, привычное, уютное. Медленно поворачиваясь, я охватываю взглядом всю комнату: вот кожаный диван с пятном от пролитого кофе на правом подлокотнике, вот фотографии на стенах – мы с Нейтом на детской площадке, вот старый кофейный столик, который папа стащил из старого дома, который мы когда-то снимали. Под ногами у меня мягкий ковёр, с кухни доносится аромат овощного рагу. Родители смотрят телевизор, сидя рядом на диване. У мамы на коленях пульт переключения каналов. Слышится музыка из фильма «Танец повешенных». Я не могу сдержать улыбки: папа всегда называл эту книгу антиутопической ахинеей. Сосредоточенно рассматриваю лица родителей, вспоминаю каждую морщинку, и сердце гулко стучит от радости.
Бабба встаёт рядом со мной, здесь она ходит сама и ховеркрафт ей не нужен.
– Они счастливы.
Я киваю, но тут же вздрагиваю, как от укола в сердце.
– Наверное, ещё не знают о смерти Нейта.
– Это не настоящие твои родители, Виола. Это проекции твоего разума. – Она опускает мягкую ладонь мне на плечо. – Ради них ты и пыталась все эти дни завершить канон. Они – твой священный Грааль, твой свет в конце туннеля. Или я не права?
– Права, – улыбаюсь я и перевожу взгляд на переплетённые пальцы родителей.
– Когда ты спасала ту безрукую девочку, когда отправилась в Колизей, чтобы защитить гемов, когда прыгнула в реку, чтобы вытащить из воды друзей, – думала ли ты тогда о возвращении домой?
– Я тебя не понимаю. – Я не свожу с родителей глаз, боясь, что они вот-вот исчезнут.
– После всего, что ты увидела, что узнала, какой ты стала, – неужели ты взойдёшь на виселицу только ради того, чтобы вернуться домой?
Я непонимающе качаю головой.
Бабба разворачивает меня лицом к телевизору. На экране – заключительная сцена: Роза на эшафоте, на её шее петля. Я инстинктивно хватаюсь руками за горло.
Бабба кладёт руку мне на грудь, туда, где бьётся сердце.
– Скажи, Виола, зачем ты делала всё это?
– Чтобы помочь дефам, – без колебаний отвечаю я.
– Вот! – восклицает Бабба. – Ты не просто заняла место Розы. Ты встала на сторону справедливости. Потому я и предала тебя. Потому и сообщила президенту, где тебя искать. Ты должна была убедиться, как жестоки гемы, как непозволительно мерзко они ведут себя с дефами. Ты должна была сама стать дефом – настоящим, истинным дефом! – и бороться за справедливость, за своих друзей. Канон можно завершить только истинной любовью и самопожертвованием. Это история настоящей любви. Но твоя история, Виола, – история великой любви к людям.
Оторвав взгляд от экрана, где идут последние кадры фильма, я поворачиваюсь к Баббе. Её зелёные глаза ярко сияют на фоне бежевых стен нашей гостиной.
– И Нейт умер ради того, чтобы я стала настоящим дефом? – спрашиваю я.
По щеке Баббы, теряясь в морщинах, бежит слеза.
– Прости меня, Виола. Мне очень жаль Нейта. Я не всесильна, некоторые события будущего скрыты даже от меня.
На мгновение меня переполняет сочувствие к Баббе. Уж я-то знаю вкус поражения.
– Но когда меня повесят, Элис вернётся в наш мир и напишет продолжение книги, – говорю я, меняя тему. – В её книге выиграют гемы, а дефы всё равно проиграют.
