Он стоит на том, что раньше было столом для видео-бутлегерства, и при помощи своих медных ножек вводит цифры в ПК. Обретя мобильность, Касабян вновь занялся бухгалтерией «Макс Оверлоуд». Они с Аллегрой организовали в магазине небольшую беспроводную сеть, чтобы он мог совершать банковские операции и покупать онлайн товары. На мониторе рядом с ПК идут «Гонки с дьяволом», сносный трэш из середины семидесятых с Уорреном Оутсом и Питером Фондой, пытающимися оторваться от кучки деревенских дьяволопоклонников. С тех пор, как Касабян побывал в Даунтауне, он прётся от дьявольских фильмов. Голова не поднимает глаз, когда слышит, как я вошёл.
— Ну, как всё прошло? — Он поворачивается и смотрит на меня. — О, как всё плохо.
— Почти так всё плохо, Альфредо Гарсиа
[68].
— Я говорил тебе не называть меня так.
— Мне пришлось разбираться с «Дикой бандой»
[69] в кинотеатре. Оставь мне душевный настрой на Пекинпа.
— Тебе хотя бы заплатили?
— Да, вот большие деньги. Плюс обычные вычеты.
Я бросаю чек рядом с клавиатурой. Касабян зажимает концы чека между двумя своими медными ножками и поднимает, чтобы прочитать.
— Вот мудак. Он поступает так, просто чтобы унизить тебя. Это заставляет его чувствовать себя лучше по поводу неспособности делать то, что можешь делать ты, и необходимости в тебе для выполнения его грязной работы. Это чистая зависть.
— Ага, здесь, в Грейсленде
[70], такая гламурная жизнь.
Я беру с прикроватного столика бутылку «Джека Дэниэлса»
[71] и наливаю немного в стакан, которым пользуюсь уже три дня.
— И он пытается держать нас на крючке, моря голодом. Ты же это знаешь, да? Ты должен позволить мне заколдовать ему задницу.
Я делаю маленький глоток «Джека». Он хорош, но после Царской водки почти такой же крепкий, как вишнёвый «Кул Эйд»
[72].
— Прибереги своё худу для настоящей работы. И, чисто технически, он морит голодом лишь меня. Если бы он узнал о тебе, то высрал бы собственное сердце.
— Отлично, тащи его сюда. Я сниму это на видео и выложу в YouTube.
— Забавнее было бы записать на плёнку Аэлиту. Я-то «мерзость», но даже не знаю, есть ли у ангелов слово для тебя.
— У одного есть. «Эй, дерьмоголовый».
— Люцифер никогда не лез за словом в карман. Он совсем как Боб Дилан, но без всего этого бесящего таланта.
— Очень смешно. Он обожает, когда ты так говоришь. Каждый раз, как ты это делаешь, он выкручивает температуру в Даунтауне вверх на десять градусов.
— Тогда он уже может готовить печенье на своих сиськах.
— Я попрошу у него для тебя.
— Нет, не попросишь. Когда ты загружаешь ему свой мозг, или воспроизводишь видео с самыми яркими моментами, или что ты там делаешь для старика, то показываешь ему лишь то, что хочешь, чтобы он увидел. Ты придерживаешь крохи, потому что когда знаешь что-то, чего не знает он, это даёт тебе власть. Точно так же, как утаиваешь что-то от меня. И я кое-что скрываю от тебя, а он — от нас обоих. Мы маленький бедлам лжецов.
Касабян кивает на пенопластовый контейнер, который я поставил на кровать, когда бросил оружие.
— Я чувствую запах тамале?
— Ага, хочешь? У меня нет аппетита.
Касабян опускается на колени на шесть из своих ножек и перевешивается через край стола. Он использует четыре свободные ножки, чтобы открыть дверцу мини-холодильника, который я установил, и оставшиеся две ножки — чтобы взять бутылку «Короны». Он откупоривает пиво, одновременно втягивая себя обратно на стол и помахивая мне пучком остальных ножек, точно похотливый омар.
— Дай мне немного багрового, Джимсон
[73].
Я протягиваю ему контейнер.
— Не забудь своё ведро.
— А я когда-нибудь забывал?
— Просто не хочу, чтобы это случилось в первый раз.
Он не отвечает. Он уже погружается в пряные тамале Карлоса, орудуя пластиковой вилкой двумя передними ножками. После каждого кусочка пищи капля, выглядящая как бело-оранжевая замазка, просачивается из нижней части его шеи и падает сквозь отверстие, которое я просверлил в ковре-самолёте, в голубое детское пластиковое ведёрко. В конце стола стоит мусорная корзина с откидной крышкой. Касабян достаточно любезен, чтобы самостоятельно выбросить свой помёт, когда закончит, но он коротышка, поэтому ему нужно чтобы я нажал на педаль и открыл крышку. Приятно, когда ты нужен.
Сейчас я не в настроении для Цирка Блевотины, так что нахожу блокнот и карандаш и пытаюсь вспомнить, как выглядела Элеонорина пряжка от ремня с монстром. В нашей семье Элис была художницей. Даже мой почерк заставлял моих учителей рыдать. Когда я закончил, у меня был набросок, который можно было бы назвать вполне сносным, если бы я был полуслепым душевнобольным на последней стадии третичного сифилиса. Я поднял его так, чтобы Касабян мог его видеть.
— Узнаёшь это?
— Приятель, у меня обед.
— Просто взгляни на чёртову бумагу.
Он не отрывает голову от еды, лишь вращает глазами и щурится на изображение.
— Не-а. Никогда его прежде не видел. Кто это, какой-то монстр, которого ты должен убить, или ты снова начал встречаться?
— Это нечто, что я сегодня видел. Похоже на пряжку от ремня, либо икону, либо что-то ещё. В тот момент я недолго размышлял над этим, но сейчас он не выходит у меня из головы.
— Не узнаю его.
Плюх — падает замазка-тамале.
— Можешь проверить в Кодексе?
Теперь он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Он терпеть не может, когда я прошу его что-то поискать. Мне не положено даже знать о Демоническом Кодексе.
— Я так не думаю. Кто-то им сейчас пользуется. Окупадо
[74], понимаешь?
