— Ладно, мы уходим. Поосторожнее с этим.
Фиона взводит курок.
— Иди к чёрту.
Аллегра дёргает меня за пальто.
— Идём.
Мы направляемся к двери. Фиона следует за нами, рассерженная праведная мамаша, защищающая свой выводок.
— Фи?
Это окликает Джонни.
— Да?
Фиона подталкивает нас последние несколько метров и отодвигает засов, чтобы выпустить нас.
— Думаю, я хочу пойти.
— Нет, не хочешь, Джонни. Это опасно, и ты не можешь доверять этим людям.
— Думаю, я хочу пойти.
— Поговорим об этом после того, как они уйдут.
— Не думаю, что я хочу говорить об этом. Я хочу пойти.
Фиона держит нас на мушке. Она оглядывается на Джонни, стоящего в дверном проёме своей комнаты.
— Я хочу пойти, — говорит он.
— Ты не можешь.
— Старк прав. Я один из особенных. Иногда я должен сказать то, что должен.
— Джонни, двадцать семь — это выдумка. Это способ держать всех умных вместе и под контролем, — возражает со вздохом она.
— Я всё равно хочу пойти. Мы пойдём сегодня вечером. Сейчас снаружи слишком светло. У меня от этого болят глаза. Возвращайся вечером. Трейси, во сколько темнеет?
— Темнеет поздно, дорогой. И ты захочешь, чтобы было очень темно, если выйдешь наружу. Не выходи раньше одиннадцати.
— Возвращайся в одиннадцать, — говорит Джонни.
— Я буду здесь.
Джонни возвращается в свою комнату и секунду мне кажется, что Фиона может пристрелить нас из принципа. Наконец она кладёт пистолет на кухонную стойку. Трейси обнимает её одной рукой.
— Уёбывайте отсюда, — говорит она.
Когда мы выходим на улицу, Аллегра хочет бежать, но я придерживаю её. Даже когда имеешь дело с людьми, бег заставляет тебя выглядеть добычей, а мы не хотим выглядеть добычей в глазах рассерженной мамочки с .45.
— Теперь ты кое-что знаешь из того, что видели мы с Эженом. Что думаешь?
Аллегра прижимает руку ко рту. Я чувствую, как она дрожит под всеми этими рубашками и свитерами, которые заставил её надеть Видок. Готовлюсь к слезам. Готовлюсь к тому, что её вырвет. В таких случаях всегда так бывает. Люди уходят от опасности, начинают расслабляться, и всё сразу выходит наружу.
Она опускает руку.
— Это была самая потрясающая вещь на свете.
Она хватает меня и обнимает, как никто другой.
— Идём домой. Мне хочется вынести мозг Эжену.
Мы направляемся обратно к бульвару. Я осматриваю задние стены магазинов и стены жилых зданий в поисках защищённой от взгляда с улицы подходящей тени. В это время дня солнце такое чертовски яркое, что отбеливает тени до слабых серых пятен. Эти бледные тени не годятся для попадания в Комнату, но они великолепны. Я могу видеть каждый горящий фотон и проследить весь его путь вплоть до того места, откуда он появился из Солнца.
Мы могли бы вызвать такси, чтобы добраться домой, но по утрам в этой части Голливуда можно прождать его битый час. Я мог бы угнать машину, но ещё одно яркое приключение для Аллегры могло оказаться перебором. Я скорее поплыву домой по канализации на плоту из медицинских отходов, чем сяду в автобус.
Пошло всё на хрен. Я смотрю взад-вперёд в поисках подходящей машины. Это отвлекает моё внимание от остальной части улицы, пока они не оказываются прямо над нами.
Я чую их запах за три метра, но слишком рассеян, чтобы посчитать, что это залежалый ресторанный мусор. Я осознаю, какой я конченый грёбаный идиот, когда слышу, как вскрикивает Аллегра.
Здесь двое Лакун. Мужчина и женщина, если можно их так назвать. Совершенно очевидно, что они мертвы. Их кожа выглядит как помятая наждачная бумага, обёрнутая вокруг жира и мышц. На мужчине камуфляжная бейсболка. На женщине плотно прилегающие тёмные очки. У обоих ножи, и они держат их у горла Аллегры.
Пусть даже он прижат к её сонной артерии, я знаю, что мог бы вырвать нож у одного из них и вскрыть им его череп, прежде чем он сможет причинить ей вред. Но не уверен насчёт двоих. Особенно двоих, не чувствующих боли, туповатых и не боящихся оказаться мертвее, чем они уже есть.
— Собираешься что-то сделать, крутой парень? Спаси ситуацию, хуесос. — говорит женщина.
— Нет. Думаю, что буду стоять прямо здесь и наслаждаться видом.
— Хороший хуесос. Умный хуесос. Первая умная мысль, сказанная тобой за неделю, — говорит мужчина.
— Это всё? Вы заглянули, чтобы ранить мои чувства, или теперь грабителям платят словом?
Женщина стоит рядом с Аллегрой, прижимая её руку к боку, и одновременно прижимая остриё ножа к её горлу. Мужчина держит Аллегру сзади. Он обхватил её за шею рукой, готовый перерезать лезвием ярёмную вену. Он сильнее прижимает нож к её шее.
— Следи за своим тоном, хуесос. Один из нас может дёрнуться.
— Ничего личного. Я просто пытаюсь поддержать разговор и понять, чего вы, ходячие мусорные кучи, хотите.
— Мы хотим, чтобы ты поехал в Дисней-мир, — говорит женщина.
— Он называется Диснейленд, тупая ты пизда, — говорит мужчина.
— Нет. Есть ещё один. Думаю, во Флориде.
— Если вы двое хотите сходить за картой, мы можем вернуться позже, — говорю я.
— Заткнись, — рыкает мужчина. — Тебе нужен отпуск. Бросай всё, чем сейчас занимаешься, и уезжай. Прямо сейчас. В эту сраную минуту.
— Я вроде как зарезервирован. Как насчёт Дня труда? Мы сможем все вместе слетать на Гавайи. Арендуем домик на берегу и используем вас двоих в качестве дров.
Женщина нервничает. Ей действительно не нравится никого не резать. Когда мне придётся сделать ход, она сделает первой.
— Это неправильное поведение. Для тебя и для неё, особенно для неё. Ты же не хочешь, чтобы её порезали на кусочки, как Скрипача?
— Не знаю ни одного скрипача, но я никогда и не был фанатом кантри. Кто-нибудь из вас слышал когда-нибудь «Убийство овец в Скул-Вэлли»? Вот это музыка.
— Он слишком туп, чтобы понять. Прирежь её. — приказывает женщина.
— Нет. Не надо. Не двигайтесь. Стойте там, где стоите, — говорю я.
Я слегка удивлён и испытываю огромное облегчение, когда они подчиняются.
— Опустите ножи. Отпустите её и отойдите.
Лакуны и это делают. Я хватаю Аллегру, оттаскиваю её и толкаю себе за спину.
— Бросьте ножи на улицу.
Они швыряют их.
Я оборачиваюсь к Аллегре.
— Ты в порядке?
Она становится рядом со мной.
