Я смотрю на Ричи.
— Что будем делать с ним?
— Ничего. Он мёртв.
— А у тебя даже нет его души. Он уже на пути к Хребту Шакала.
— Я абсолютно счастлив позволить ему какое-то время бродить и гнить. В конечном счёте его душа окажется у меня.
— Ты не можешь вернуться в «Шато». Я использую твою комнату для того, чтобы закончить дела с Коралин Гействальд.
Он качает головой и пробует встать. Ничего не выходит.
— Я всё равно не собирался туда возвращаться. Мне нужно вернуться вниз и подготовить всё к своему отбытию. Как думаешь, сможешь провести меня через Комнату? Это самый быстрый путь, и я бы хотел отдохнуть, прежде чем покинуть Пандемониум. Лифт не работает, а до дома Отца долгий путь наверх.
— Друдж Аммун контролирует Бродячих. Правда, что он будет контролировать и демонов?
— Думаю, да.
— Он мог бы стать отличным оружием, если бы я решил воспользоваться твоей идеей.
— Мог бы, но не рассчитывай на это. Магическому оружию свойственно обнаруживать фатальный недостаток именно в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься в нём. Друдж могущественен, но никогда не становись зависимым от единственного оружия. Кто знает? Возможно, тебе не удастся его сохранить.
— Что ты имеешь в виду?
— Сам узнаешь, нефилим.
— Всё ещё учишь меня?
Он приподнимается, и на этот раз у него получается встать. Я протягиваю руку, чтобы поддержать его.
— Считай это последним домашним заданием перед выпуском.
— Держись за мою руку, и я проведу тебя через Комнату.
Он тянет меня назад.
— Не оставляй атаме лежать здесь. То, что тебе не следует полагаться на оружие, вовсе не означает, что тебе его не нужно как можно больше.
Я беру атаме и кладу в пальто рядом с чёрным клинком.
— Это касается и моих доспехов. В какой-то момент они тебе понадобятся. Если они у Мейсона, тебе придётся отобрать их у него.
— Они мне понадобятся, только если я вернусь в ад, а я не вернусь. Никогда.
— Нет. Конечно, не вернёшься.
— Давай доставим тебя домой, старик.
— Спасибо за это, Джеймс.
— Я не Джеймс.
— Знаю. Но Джеймс мне нравился больше. Надеюсь, однажды снова смогу его увидеть.
Я провожу его через дверь, но не вхожу вместе с ним. Он сам по себе в Даунтауне. Я честно не знаю, хочу ли, чтобы он попал на небеса, или нет. Как и мне, ему придётся подняться или пасть самому.
Аэлита сказала: «Только один из ангелов погибнет от моей руки». Она направлялась сюда, так что имела в виду Люцифера, так ведь? Но она не дошла.
Я набираю Касабяна. Нет ответа. Я набираю Кински, и звонок попадает на голосовую почту. Дерьмо. Я должен чувствовать что-то большее. Страх. Ярость. Но не чувствую. Я просто вижу, как вибрируют микроскопические элементы Вселенной. Вращающий звёзды часовой механизм.
Я могу пойти поискать их, либо могу вернуться и разобраться с Коралин. Полагаю, Люцифер был кое в чём прав, когда говорил обо мне. Особенно теперь, с этими глазами ангела, когда безжалостность кажется здравым смыслом.
Я прохожу сквозь тень и возвращаюсь в вестибюль отеля. Некоторые из гостей отеля, которые были укушены, но не съедены целиком, проснулись. Очаровательные бэби-зеты. Я загоняю их в лифт, нажимаю на третий этаж, и беру нескольких с собой в сьют Люцифера.
Когда Аки видит нас, его глаза расширяются.
Я срываю клейкую ленту с его рта, освобождаю ему ножом одну руку и даю свой телефон.
— Не волнуйся. Эти Бродячие не кусаются. Пока. Звони Коралин. Скажи ей, где ты, и что её блудный сын станет всё-что-вы-сможете-съесть буфетом сегодняшней ночи, если она живо не притащит сюда свою задницу.
Когда он повинуется, я снова приматываю его липкой лентой и прохожу сквозь тень в квартиру Видока и Аллегры. Мне нужно всё подготовить.
Коралин проходит сквозь часы и медленно входит в комнату, словно ожидает увидеть расстрельную команду.
Я выключил большинство ламп, оставив лишь те, что освещают Аки и область диванов.
Она замечает Аки.
— Ренье, дорогой, ты в порядке? Он обижал тебя?
— Я его не обижал, но этот гений прострелил дыру в своей собственной ноге.
Она хочет подойти к нему, но я её останавливаю.
— Он не принимает посетителей, и он не Ренье. Не называй его так.
— Он мой сын. Я буду звать его так, как хочу.
— Твой сын мёртв. Как и твоя дочь. Я знаю. Я убил её.
Она мгновение смотрит на меня, словно не верит, а затем снова поворачивается к Аки.
— Это было ужасно с твоей стороны. И всё же, она была давным-давно потеряна для меня.
— Забавно, что ты это говоришь. Ты — последнее, о чём она говорила. Она просила передать тебе, что ей очень жаль. Она сказала, что ты пугала её и отца, и что хотела отомстить тебе за это, но теперь очень сожалеет. О чём она так сожалела? Что взяла Друдж?
— Она всегда была дочерью своего отца. Они были так похожи. Вечно слабые и переживающие. Вечно извиняющиеся.
— Но не Ренье.
— Ренье был хорошим мальчиком. Он был сильным, как его мать. Он понимал, как устроен мир, и что нужно для семьи.
— Он был так важен, и ты позволила ему умереть. Вычёркиваю тебя из списка «Мать Года». Что с ним произошло?
Она ходит взад-вперёд, глядя мимо меня на Аки. Но не пытается подойти к нему.
— Несчастный случай. Ренье был безрассудный и упрямый, как все дети. Он украл с химической фабрики большое количество алюминиевой пудры и аммиачной селитры. Собирался взорвать дом Спрингхилов. Можешь себе представить? Было бы весело покончить с этим древним родом не при помощи колдовства, а с помощью чего-то столь обыденного. Но Ренье не знал, как должным образом обращаться с аммоналом. Должно быть, возникла искра или огонь. Может, один из его безмозглых дружков закурил сигарету. Раздался взрыв. Вот в чём была истинная трагедия его смерти. Она было до неприличности банальной и жалкой. Это была человеческая смерть.
— Должно быть, для тебя это плохой способ ухода.
Она поворачивается ко мне, выглядя во всех отношениях облачённым в броню матриархом, который так сильно пугал Элеонору, что она предпочла быть кровососом, чем дочерью.
—Это худший из возможных способов для Гействальдов.
Я гляжу на Аки и снова на Коралин.
— Я вижу вон там Аки, и вижу примотанного к креслу избалованного маленького принца. Его сердце бьётся, как испуганный кролик, а душа скачет в груди, как упругий мяч. Затем гляжу на тебя, и не вижу ничего. Ты пустая, и я не могу не заметить, что у тебя, кажется, нет души.
