Кое-как построив «сотню чёрных» в колонну, охранники повели её к воротам. Куда ведут? От ворот погнали направо, к гравийному карьеру.
– Похоже, хлопцы, расстрелять ведут, на карьер.
– Штилльшвайген!
[35]
– Тихо, ребята! За нами сейчас весь лагерь наблюдает, все смотрят. Расстреливать не посмеют, не те времена!
Подвели к проволочной зоне, огораживающей большой котлован. В стороне, в другой части карьера, маячили ещё какие-то одиночные фигуры под охраной двух солдат. Это были «наказанные» военнопленные других зон. Никто из них даже не притворялся, будто он работает. С гордым видом, покуривая сигаретки, расхаживал высокий англичанин. Группа французов сидела на бревне. По краю ямы не спеша бродили два американца и бросали вниз камушки. Впоследствии лётчики узнали, что англичанин нёс «наказание» за побег. «Побеги» английских и французских офицеров из мосбургского лагеря были самым обычным, будничным явлением и никого не волновали. Конвоировали их так небрежно, что ничего не стоило просто уйти с какой-нибудь «работы» в город. Некоторые уходили прямо из лагеря, кинув пачку сигарет вахтёру. Обычно шли в город, усаживались в пивной или ресторанчике и ждали, когда по телефонному звонку обеспокоенного хозяина прибудет мотоциклист из лагеря и заберёт «беглеца» обратно.
Такого «беглеца» отправляли в наказание «работать на карьере», то есть курить сигареты не в зоне, а на свежем воздухе. В его личной карточке ставился штамп «совершил побег». За такой штамп дома, в родной Англии, герою побега полагался орден или боевая медаль. Воротясь из плена, героический беглец ждал лавров, букетов, поздравлений и наград… Вот такие «штрафники» и находились сейчас в карьере, куда конвой с собаками привёл «сотню чёрных». Как только на карьере появились русские, всё внимание конвоя целиком обратилось на них, об остальных просто забыли, предоставив им заниматься чем угодно или идти в лагерь.
Часть лётчиков загнали в самый котлован, остальных заставили копать землю наверху, или делать, по строительному выражению, вскрышу карьера. Из котлована надлежало выкатывать тачками гравий наверх и ссыпать в кучи. По идее коменданта, все эти мероприятия должны были «выбить дурь из русских».
Посты расположились за проволокой, навели на пленных автоматы, а внутри оцепления осталось несколько надзирателей. Больше всех усердствовал в жестокостях рыжеволосый унтер-офицер. Он без устали носился по карьеру, раздавал тычки и затрещины, орал, размахивал автоматом, лупил прикладом по головам и спинам и очень надеялся, что ему представится возможность применить автомат и по прямому назначению. Он был в родной ему стихии, этот унтер, понуждая сотню костлявых духов к бессмысленному труду. Ибо, даже будь нужен гравий лагерю, один бульдозер или экскаватор за полчаса выполнил бы суточную норму этой сотни пленников.
Без передышки унтер поносил русский фронт, народ и пленных:
– Ферфлухте швайне, руссишес фердаммт!
[36] Я вам покажу рапота!
Вячеслав сперва попал на дно котлована. Он поманил к себе лейтенанта Волкова, пилота с пикирующего бомбардировщика Пе-2, и старшего лейтенанта Трофимова, инструктора Канской авиашколы. Втроём они кое-как нагрузили и втолкнули наверх тачку гравия и сделали вид, что остались наверху копать землю. Тут, на копке, работал и Терентьев.
– Осматривайтесь и ориентируйтесь, – шепнул Вячеслав. – Запоминайте местность.
Перед ними открывалась такая панорама с вершины карьера: левее и чуть выше карьерного участка раскинулся город-лагерь с его сотнями однообразных строений и пересечениями асфальтированных магистралей. Зона карьера примыкала к нему, было ясно, что именно из материалов этого карьера и построен весь лагерь. Теперь он оставался площадкой бесполезных штрафных работ. Рядом с карьером, в невысоком каменистом русле, струилась быстрая речка. Примерно в километре от карьера она уходила из поля зрения, теряясь в сосновом лесу. Вдоль речки – редкие деревья и кусты. На самом береговом откосе, нависая над обрывом и водой, прилепилась уборная для рабочих. Около уборной как раз кончалась проволочная зона – она спускалась в обрыв. Там стоял пост.
– Присматривайтесь к конвою! – с этими словами Вячеслав незаметно кивнул товарищам (мол, иду на разведку) и хромающей походкой потащился к уборной. Постовой около уборной оказался чёрненьким молодым немецким пареньком. Винтовку он держал небрежно. Заметив, что приближается пленный, солдат, озираясь, вытащил портсигар, отделил две сигаретки и швырнул их через проволоку, под ноги пленному. Тот мгновенно наклонился, подобрав первый дар от представителя вермахта, кивнул незаметно в знак признательности и вернулся к друзьям. У него явилась дерзкая мысль – бежать немедленно, через… уборную!
– А компас, а карта? – вздохнул Трофимов.
– Может, отпроситься за ними в лагерь? – усмехнулся Терентьев.
Прошёл полдень, Василий Терентьев, измождённый голодовкой, вяло двигал лопатой, прикидывая выгоды Славкиного плана. Если пройти в уборную и сквозь дыру прыгнуть вниз, то окажешься вне обстрела, хотя бы на ближайшие минуты… Дельно!
В ту же минуту Терентьева свалил с ног тяжёлый удар прикладом. Рыжий унтер бушевал над поверженным. Доведённый до бешенства тем, что упавший не спешит вскочить и вытянуться, унтер сам ухватил капитана за шиворот и поволок к глинистому котловану. На краю он дал Василию пинок и спустил его на дно.
– Будешь здесь один сидеть до вечера, ленивый швайнехунд!
[37]
Вячеслав, действуя лопатой, поглядел украдкой вниз, на друга. Терентьев спикировал благополучно и растирал ушибленные кости. Глазами и рукой он сделал незаметный знак Славке: дескать, прощайте, не теряйте шанс, время дорого, мне с вами, сами видите, не судьба!
Вячеслав дал команду Волкову и Трофимову поодиночке направляться в уборную через несколько минут после него. Сам он пошёл первым, неторопливо, враскачку и не глядя на постового. Тот не обратил никакого внимания на пленного, потому что уборной пользовались то и дело. Вячеслав притянул плохо пригнанную дверь и огляделся.
Уборная самая обычная, дощатая, худая, сколоченная, вероятно, русскими руками на крестьянский манер. У нас ведь на Руси кабинет сей не в особом почёте, как у немцев. Наши норовят побыстрее управиться с делами и, – х оду! – а немец нет, тот ещё три газеты прихватит, почитать в уединении… Здесь, в этой уборной, всего два очка, оба маленькие. Поджидая товарищей, Вячеслав оторвал руками верхнюю доску с одной половиной очков. Теперь путь открыт. Только что-то замешкались товарищи…
Наконец вялой походкой приплёлся лейтенант Волков, весь напряжённо подтянутый внутренне, но удачно имитирующий дряблость и расхлябанность. Ещё через несколько минут пришёл, держась за штаны, и Трофимов. Больше медлить нельзя. Посмотрели в щель. Постовой – в трёх шагах, но глядит в другую сторону, задумавшись…
