– Терас?! – так и ахнула Никарета. – Значит, он все же существует?!
– Конечно, – сказал Косма, голос которого все еще подрагивал от недавно пережитого страха. – Чего тут только нет, в этих подземельях! Некогда здесь были святилища Кибелы… Кто знает, может быть, эти святилища можно найти и теперь, если постараться, однако никто не решается их искать из страха столкнуться с терасом.
– Терас! Огнедышащее чудовище, которому приносят жертвы… – начала было Никарета, но Косма прервал ее:
– Нет, это предания глубокой древности. С тех пор многое изменилось. Терас больше не рычит в недрах Акрокоринфа и не высовывается на поверхность, дыша огнем и требуя жертв. Никто не знает, чем он питается, но, судя по этой вонище, у него нет недостатка в жертвах. Возможно, он даже не успевает пожрать эту дохлятину, поэтому и не выходит наружу. Он сыт и беззлобен! Находились умники, которые уверяли, что в Акрокоринфе уже никого нет, что терас ушел или даже сдох, но ты сейчас сама слышала шелест его шагов и шорох его шкуры, которая трется о слишком узкие для него каменные коридоры.
– Слышала, да… – содрогнулась всем телом Никарета.
– Это значит, что терас здесь, – продолжал Косма, – и никто не знает, с какой стороны он появится, чтобы напасть. Конечно, может быть, он уже стар и менее опасен, чем прежде, но поверь: любой храбрец, который явится сюда, чтобы проверить, жив терас или нет, но услышит этот шорох и шелест, означающие, что чудовище медленно приближается, бросится прочь со всех ног!
Никарета все еще едва тряслась от страха, но успокаивало хотя бы то, что Косма не собирался оставлять ее чудовищу!
Они шли и шли, и вот стены каменного коридора начали словно бы расступаться. Каждая пещера, которую проходили Косма и Никарета, была просторней предыдущей. Более того, девушка заметила, что стало светлей.
Она оглядывалась, надеясь увидеть какие-нибудь щели, ведущие на поверхность, откуда бы проникал солнечный свет, однако этот свет не был солнечным: это светились зеленоватые вкрапления в стенах пещер! И сами стены уже не были темными, мрачными: они стали бело-розовыми, так что каждая пещера напоминала залу подземного дворца.
Никарета оглядывалась уже не столько со страхом, сколько с восхищением.
– Что это светится? – решилась она спросить.
– Камень, который называется фосфорос – по имени утренней звезды, той, что вечером носит имя Геспер, – ответил Косма. – Фосфорос рождается среди того самого бело-розового мрамора, из которого сложены храм Афродиты и самые роскошные дома Коринфа. Первые его жители складывали себе жилища из обычных горных обломков, обтесывая гранит, но когда здесь появились переселенцы с Крита, которым удалось спастись от извержения
[108], погубившего остров, они нашли мрамор в недрах Акрокоринфа, подобно тому, как находили его в своем Лабиринте. Это древнейшие семьи Коринфа, в том числе и Главки, которые владеют самыми богатыми пещерами.
Никарета невольно вздрогнула, когда Косма упомянул о Главках, и снова горечь воспоминания о том, как Драконт пренебрежительно отвернулся от нее, захлестнула девушку. А Косма продолжал:
– Они всегда были нашими соперниками, соперниками аделадельфис, в споре за подземные богатства, но, на счастье, теперь эти богатства наконец будут принадлежать нам! Мы и раньше-то держали в крепком кулаке ареопаг и самого архонта, ну а теперь…
Он не договорил и остановился, сделав Никарете знак молчать и прислушиваясь. Но вокруг царила тишина.
– Нет, почудилось, – покачал головой Косма. – Пойдем дальше.
– А что, – спросила Никарета, – предки Драконта Главка тоже прибыли с Крита?
Она испытывала мучительно-счастливое ощущение, произнося это имя… Наверное, такое же чувство испытывает человек, смертельно раненный ножом в грудь, который знает, что, если он вырвет нож из раны, то умрет, однако он не в силах больше терпеть боль, а потому все-таки выдергивает нож!
– Неужели ты не знаешь! – хмыкнул Косма.
– Откуда же мне знать? – изумилась она.
– Послушай, девчонка, – внезапно рассердился гермафродитос. – Я не люблю, когда из меня делают дурака! А может быть, я ошибся? А ну, скажи, как твое имя?
– Никарета, – удивленно ответила она.
– Ну вот, значит… – начал было Косма – однако вновь осекся, насторожился.
Теперь и Никарета услышала протяжный стон – и зов:
– Никарета… Никарета…
– Что это?! – воскликнула она, оглядываясь, не в силах понять, где раздается голос, при звуке которого у нее затрепетало сердце. – Кто зовет меня?
– Никарета… Это я…
В стенах большой пещеры, в которой стояли Никарета и Косма, было несколько арок выше человеческого роста, сквозь которые можно было увидеть и другие пещеры. И голос доносился из ближайшей:
– Никарета…
– Кто здесь? – крикнула она, однако в это мгновение Косма с силой дернул веревку, которая перехватывала запястья Никареты, и потащил за собой:
– Нет, пошли! Надо спешить! Тебе туда нельзя!
Он почти побежал, Никарета не смогла успеть за ним. Она упала на колени и с силой натянула веревку, пытаясь подняться… Веревка лопнула так резко, что Никарета опрокинулась навзничь, однако тут же вскочила – и опрометью кинулась в ту пещеру, откуда исходил зов.
Косма, который тоже не удержался на ногах, поднимался куда с меньшим проворством, и девушка успела влететь в пещеру.
Она мельком заметила какие-то белые изваяния, источавшие волшебное свечение, однако глаза ее были устремлены не на них, а на человека, который бессильно лежал в углу пещеры и звал голосом, который может вырваться только у того, от кого уже уходит жизнь, но он молит ее повременить:
– Никарета, любимая…
В этот миг Никарете почудилось, будто время – это капля меда. Тягучего, густого, благоуханного, золотистого меда с полей Троады. Когда берешь эту каплю двумя пальцами и разводишь их, между ними вытягивается длинная тонкая нить, которая дрожит и светится – мягко и таинственно, испуская при этом нежный и сладкий аромат. Сейчас на одном конце этой нити времени была пещера, озаренная мертвенным сиянием фосфороса, а на другом – залитые солнцем желтые воды Скамандра и божество этой реки, которому отдалась Никарета, – на свое счастье, горе и вечные воспоминания о том блаженном и мучительном дне.
И, не веря своим глазам, но веря своему сердцу, она закричала так громко, что голос ее ударился о стены пещеры и прокатился по подземным коридорам, подобно гулу обвала:
– Аргирос! Аргирос, любовь моя!
