…В это самое время два человека пробирались запутанными подземными переходами Акрокоринфа. Один шел очень быстро: его заставляла спешить мысль об исполнении заветного желания, и он от души надеялся, что не собьется с пути и не заблудится в этом лабиринте. Другой с трудом тащился следом: он долгое время лежал недвижимо, и ноги его оставались еще слабы, однако он ни за что на свете не покинул бы сейчас того, кто шел впереди. Это был его господин, которого он любил и почитал больше жизни, которого возносил превыше всех обитателей Олимпа, за счастье и судьбу которого почитал себя ответственным и которого не мог оставить – особенно теперь, после того, как был с ним столь долго разлучен! Он знал, что может отстать от господина, а потому, чтобы не потерять его и не заблудиться в недрах Акрокоринфа, прихватил с собой хозяйского пса, который безошибочно бежал по следу. Можно было подумать, что умное животное чуяло нечто необычное, а потому не пыталось приблизиться к хозяину, а старалось двигаться так же скрытно и бесшумно, как тот, кто держал в руке его поводок.
Слуга устал больше, чем предполагал. Ноги его заплетались, он все чаще останавливался, чтобы перевести дух, и уже почти признался себе в том, что ему надо или передохнуть – или упасть здесь замертво, – как вдруг раздался громкий женский голос, десятикратно усиленный причудливыми играми вездесущего эха. Этот голос выкрикнул чье-то имя.
Слуга чуть не упал от изумления. Он узнал и голос, и его обладательницу, однако имя было иным – не тем, которое должно быть произнесено этой женщиной! Ей следовало звать его господина, однако она звала какого-то другого мужчину!
Слуга, который готов был отдать жизнь, чтобы избавить обожаемого хозяина от этой женщины, вдруг почувствовал себя оскорбленным за него! Да как она посмела?! И это уже второй раз, то же было и утром!..
И вдруг женщина завизжала – с таким ужасом, что слуга и сам ощутил ужас. Он боялся не за себя и, уж конечно, не за эту недостойную – он знал, что господин ринулся бегом на ее крик и вот-вот столкнется с какой-то опасностью – с той самой, которая напугала женщину! – а потому ему нужна помощь. Слуга стряхнул с руки поводок, на котором удерживал пса, – и тот, освободившись, полетел вперед, словно белая стрела.
Для великолепного животного, ведомого только безошибочным чутьем, было невозможно заблудиться в переплетениях коридоров, поэтому он миновал своего хозяина, который, безуспешно разыскивая верный путь, даже не заметил своего пса, – и ворвался в подземный зал, озаренный бледными отблесками фосфороса, в то самое мгновение, когда очнувшийся Косма схватил за плечи Никарету, пытаясь оттащить ее от бессильно лежащего на земле Аргироса.
Пес вцепился в загривок Космы и сомкнул мощные челюсти. Шея хрустнула – и тень одного из аделадельфис стремительно заскользила в поля забвения, навеки освобожденная от злобы и алчности.
Никарета едва ли поняла, что произошло. Рука ее безотчетно скользнула по голове припавшего к ней пса, который показался смутно знакомым… Кажется, она его видела где-то, но не могла вспомнить где, потому что это было совершенно не важно, а значение имело только одно: перед ней лежит Аргирос… Вернее, то, что от него осталось. Его тень!
Да, можно было подумать, что этот человек уже находился на пути в ту унылую страну, откуда нет возврата, однако ненадолго задержался – чтобы окликнуть Никарету. Но ее руки, ее объятия, ее поцелуи пытались вернуть его в мир живых!
– Аргирос, Аргирос мой… Как же ты сюда попал? Я думала, что тебя убили эти твари!
– Лучше бы они убили меня, клянусь, – прохрипел он.
– Не говори так! – воскликнула Никарета. – Ты жив! Я нашла тебя! Давай я помогу тебе встать…
– Я никогда не смогу встать, Никарета, – слабо выдохнул Аргирос. – У меня перебиты ноги.
– Ноги? – Она испуганно взглянула на какое-то тряпье, которым была накрыта нижняя часть тела Аргироса. – Ноги перебиты? Но, наверное, я смогу их перевязать? Ведь я много дней провела в асклепионе, я там видела людей со сломанными ногами и руками, я знаю, что нужно делать, чтобы ты снова начал ходить. Я сделаю повязки… Я…
Она откинула тряпье – и осеклась, и зажмурилась, и даже закрыла глаза руками, только чтобы не видеть того, во что были превращены чресла Аргироса…
Даже пес тихонько, с ужасом завыл, не то испугавшись этих увечий, не то уловив запах страха, боли и близкой смерти. Что же говорить о Никарете, которая почти лишилась сознания от потрясения?
«Мальчиков мы превращаем в подобных себе», – как сквозь туман, донеслись до нее слова Космы.
Нет, он лгал! Гермафродитосы превращали мальчиков не в себе подобных двуполых существ – они лишали их признаков пола!
То же самое сделали гермафродитосы с Аргиросом.
Даже с закрытыми глазами Никарета видела вспухшие рубцы, которые остались между его ног.
Аргирос слабо шевельнул рукой, и Никарета, услышав шорох, заставила себя открыть глаза. Она поняла его жест: милосердно натянула тряпье на изувеченные чресла и с трудом прошептала:
– Я все равно буду любить тебя, пока жива!
– Это я буду любить тебя, пока жив, – слабо улыбнулся Аргирос… Это была улыбка человека, который перенес столько мучений, что ему, как бы в награду за них, приоткрылось будущее. – И даже после смерти! Вечно… Взгляни, вот залог того, что я сдержу свою клятву.
Никарета обернулась.
Она смутно помнила какие-то белые фигуры, которые заметила, когда бросилась на зов Аргироса, но тогда было не до них. Зато теперь она разглядела, что это – три мраморные статуи.
Две фигуры представляли собой изваяния любовников, готовых слиться в объятии. Женщина полулежала, опираясь на локоть правой руки, раздвинув согнутые колени. Голова ее была чуть откинута назад, глаза закрыты, длинные волосы почти касались пола. О неодолимой страсти свидетельствовали стоящие торчком груди с острыми сосками, приоткрытые губы, напрягшиеся мышцы ног. Указательный палец ее левой руки касался межножья, словно указывал путь любовнику.
Мужчина стоял на одном колене, опираясь рукой о землю и протянув другую вперед, как будто готовился обнять тело возлюбленной. Он страстно жаждал соития: лицо его выражало восторг и нетерпение, каждая мышца совершенного тела была напряжена, он был готов слиться с возлюбленной, однако на миг замедлил порыв своей страсти… Наверное, чтобы признаться женщине в любви, а может быть, сказать то, что сказал Аргирос Никарете на берегу Скамандра:
– Я отдал бы жизнь, чтобы изваять тебя такой, какой вижу сейчас! Еще изваял бы рядом с тобой себя, готового владеть тобой, а чуть поодаль – Афродиту Пасеасмену, Афродиту Страстную, которая благословляет нашу страсть!
О да, женщина обладала лицом и телом Никареты, ее любовник – это был Аргирос во всей своей молодой мужской мощи, ну и Афродита… Бесподобно прекрасная, светлая, источающая свет куда ярче того, который сочился из созвездий фосфороса, она тоже была здесь: стояла поодаль на постаменте, лукаво глядя на картину страсти, вершившуюся перед ней. Она прикрывала левой рукой свое лоно, а правую изогнула в манящем жесте. Линии ее тела были воистину совершенны!
