– Данкиш, – прошептала Новак. – Я его вижу.
Она вскинула голову и сжала кулаки. Необходимо проверить, насколько слаженно способны действовать человеческие мышцы и хитиновые лапы. Новак развернулась и взбежала на стену. Она успела сделать по шагу каждой ногой, а потом шлёпнулась на пол, больно ударившись локтями.
– Ай!
Она встала, отошла к противоположной стене – самый большой разбег, какой возможен в тесной камере, – и попробовала ещё раз. Теперь она пробежалась по стене наискосок, оставляя глубокие царапины в штукатурке. Почувствовав себя увереннее, она замедлила движение, неторопливо прошагала в центр потолка и там повисла вниз головой, как летучая мышь. Когти оказались невероятно сильными. Они с лёгкостью выдерживали вес Новак.
Её серебристые волосы свесились вниз, а чёрные усики-антенны распушились, воспринимая окружающий мир. Фасеточные глаза различали больше подробностей в полутьме, чем обычные человеческие. Всё вокруг ощущалось как-то ярче, насыщеннее, даже сам воздух.
Златка подлетела к ней и заплясала перед самым лицом. Новак улыбнулась, видя её радость.
– Смотри, Хепбёрн! – сказала Новак. – Мы с тобой сестрички!
11
Шустрик
– Эй, Крипс! – прорычал за стенкой Данкиш. – Что это у тебя?
– Еда для девочки.
– Хепбёрн, быстро!
Новак оттолкнулась от потолка, перекувырнулась в воздухе и приземлилась в полуприседе, раскинув руки и касаясь коленом пола. Она открыла потайное отделение в браслете. Хепбёрн влетела туда, и Новак защёлкнула дверку. Потом она прижала усики, прикрыв их волосами. Наклонила голову и закатила жучиные глаза внутрь, а наружу вернула человеческие. Села на пол по-турецки и накинула на ноги одеяло, стараясь казаться испуганной и слабой.
Кто-то робко постучал. Дверь открылась, и на пороге появился молодой человек в белом лабораторном халате, с подносом в руках. Он улыбнулся и шагнул вперёд. Сейчас же свет в камере вспыхнул ярче.
– Здравствуй, я Спенсер! – сказал он и заморгал, глядя на Новак сквозь очки в квадратной оправе. – Я, э-э… Поесть тебе принёс.
На подносе стояла тарелка, накрытая серебряной крышкой, и стакан с водой.
– Спасибо. Поставь здесь.
Спенсер неуклюже поставил поднос на пол и уронил серебряную крышку от тарелки с кусочками дыни и бананов. Подобрал крышку, отчаянно извиняясь. Новак стало смешно.
– Я Новак, – сказала она.
– О да, я знаю! То есть… – Он выпрямился. – Твоя мама…
– У меня нет мамы, – оборвала его Новак. – Разве мамы так поступают с детьми? – Она жестом обвела камеру.
– Э-э… Наверное, нет… Ну, то есть моя мама так бы не сделала.
Вдруг из нагрудного кармана Спенсера высунулась крохотная чёрная мордочка, похожая на лягушачью, только с бронированным гребнем на макушке и с блестящими чёрными глазами-бусинками.
– Ой! – Новак захлопала в ладоши. – У тебя есть жук!
– Шустрик! – строго проговорил Спенсер. – Ты же должен прятаться!
– Ничего, я люблю жуков! – Новак встала на колени. – Привет, Шустрик! Его так зовут?
– Да, Шустрик. О, я вижу, у тебя тоже есть маленький друг!
Он кивнул на браслет. Новак опустила глаза. Дверка потайного отделения была открыта, и Хепбёрн спешила вылезти наружу. Как только её брюшко оказалось снаружи, она полетела прямо к Спенсеру, приземлилась к нему на нос и забегала кругами, то и дело останавливаясь, чтобы его чмокнуть.
– Хепбёрн! – вскрикнула Новак. – Ты что делаешь?
– Какая дружелюбная цифогастра яваника!
[7] – засмеялся Спенсер.
Он аккуратно снял Хепбёрн со своего носа и всмотрелся сквозь очки.
– Быть не может! – Он вдруг страшно разволновался. – Откуда у тебя эта златка?
– А что?
– Я её знаю! – Он разглядывал Хепбёрн с разных сторон, а она горячо обнимала его большой палец. – Мы почти пять лет не виделись.
Новак вскочила.
– Откуда ты знаешь, что она – та самая златка?
– Шутишь, что ли? Я бы её никогда не забыл! Смотри, какая она красавица! И отлично это знает, – засмеялся Спенсер, когда Хепбёрн прошлась по его ладони, словно модель по подиуму.
У Новак сердце забилось быстрее.
– Значит, ты и Даркуса Катла знаешь?
– Это сын Бартоломью Катла? Нет, а должен?
– Он и познакомил нас с Хепбёрн. Она с Чашечной горы.
– Что за Чашечная гора?
– Даркус защищает жуков Чашечной горы. Это удивительная гора, она вся из чайных чашек, а в них живут разумные жуки, очень много разных видов. Вернее, жили…
У Новак сорвался голос. Она вспомнила, что маман сожгла гору дотла.
– Много разных видов?
– Ага. Даркус тоже дружит с жуком, это жук-носорог, его зовут Бакстер.
– Так жуки выжили?! – воскликнул Спенсер.
Кто-то стукнул в дверь кулаком.
– Что там у вас происходит? – рявкнул Данкиш.
– Одну минуту! – крикнул в ответ Спенсер, а потом взволнованно зашептал: – Это невероятно! Когда я выпустил жуков на волю, совсем не был уверен, что они смогут приспособиться к жизни во внешнем мире, но я просто не мог их здесь оставить.
– Что значит – выпустил жуков на волю? – спросила Новак.
– Этих разумных жуков – и Шустрика, и Хепбёрн – вырастили в лаборатории Лукреции Каттэр. В них человеческие гены. Точнее – гены доктора Катла. – Спенсер поправил сползающие на нос очки. – В неволе им жилось очень плохо. Они хотели быть свободными. Ну и вот, однажды я вынес их из лаборатории в жестянке из-под маминого печенья. И отпустил.
– Ой, какой ты храбрый! – Новак прижала руки к груди. – Маман рассердилась, наверное?
– Она была в ярости, – кивнул Спенсер. – Когда поняла, что я сделал, она отправила в погоню своих громил. – Он показал на дверь камеры. – Они схватили меня и приложили к лицу тряпку со странным запахом. Я отключился. А очнулся уже здесь, в «Биоме». Меня заставляют работать на подземной ферме насекомых, выращивать образцы для её экспериментов.
– Тебя держат в рабстве? – ахнула Новак.
– Работать не так уж плохо. Мне даже нравится. – Спенсер бледно улыбнулся. – Но я скучаю по маме, да и беспокоюсь о ней. Она не знает, где я. – Он вздохнул. – По крайней мере, жуки спаслись. Я всё гадал, что с ними стало. – Вдруг он встрепенулся. – Если о них заботится сын доктора Катла, то они в хороших руках. Должно быть, они размножились, если смогли заселить целую гору. Надеюсь, когда-нибудь я её увижу.
