Сейчас невозможно достоверно восстановить детали, при помощи которых винный пресс рейнских виноделов превратился в печатный станок. В первом подробном рассказе об искусстве книгопечатания, который Кёльхофф запечатлел в своей «Кёльнской хронике» (1499), уделяется мало внимания техническим аспектам. Чертеж Дюрера 1511 года, одно из самых ранних изображений, технические специалисты считают недостаточно точным. Как бы там ни было, описание примитивного типографского станка не представляет особого интереса для неспециалиста. Ибо, хотя книги, вышедшие из-под пресса первых станков, до сих пор живут, принося удовольствие и наставление, все же деревянный рычажно-винтовой станок давно перешел в категорию музейных экспонатов. Достаточно сказать, что станок Гутенберга более трех столетий применялся без каких-либо коренных улучшений. На современный взгляд, привыкший к электрическим типографским станкам, он кажется медленным и громоздким инструментом. Чтобы оперировать им, требуется большая физическая сила; прилагаемое усилие и вес машины делали работу на нем тяжелой; площадь печатной формы была очень мала, поэтому требовалась постоянная подгонка. Но такого станка было достаточно для его времени и небольшой на тот момент части общества, которая была способна прочитать отпечатанную на нем продукцию.
Однако поскольку благодаря этой самой продукции постоянно росло число грамотных людей, старый станок в конце концов перестал справляться с созданным им самим же спросом. Таким образом, он сам и был главной силой, которая привела к его замене новым оборудованием.
Разработка шрифтов
За пятнадцать лет после смерти Гутенберга в 1468 году печатные станки появились во всех странах западного христианского мира от Швеции до Сицилии и от Испании до Польши и Венгрии. Одно поколение спустя, в начале XVI века, западное сообщество наций уже решило относительно внешней формы, в которой они хотели бы видеть предоставляемый им печатный материал. Мы могли бы рассмотреть страну за страной, отмечая, какой интеллектуальный вклад внесли в европейскую цивилизацию печатники каждого народа, но разработка начертания шрифтов изначально имела наднациональный характер и поэтому будет кратко рассмотрена в хронологическом порядке.
По внешнему виду книги, напечатанные между 1450 и 1480 годами, почти неотличимы от современных им рукописей. Печатники переняли практически весь спектр почерков, использовавшихся в Европе в середине XV века: текстуру литургических произведений, бастарду юридических текстов, ротонду и готико-антикву – оба итальянских компромисса между каролингскими и позднесредневековыми шрифтами, формальную lettera antica и скорописную cancellaresca, любимую итальянскими гуманистами, и так далее. Ни рукописные, ни печатные книги не имели титульного листа и нумерации страниц; когда требовались цветные буквицы и другие иллюстрации, их выполнял особый мастер, не писец и не печатник. Один и тот же материал, от самой грубой до самой тонкой бумаги и от самого грубого до самого гладкого пергамента, использовался для книг одних и тех же более-менее установленных размеров, самыми популярными из которых были кварто и фолио.
Почему печатники так старались подражать переписчикам? Иногда говорят, что они хотели обмануть читателя, сделав свою «замену» как можно более похожей на «настоящую» книгу. Однако истинное объяснение следует искать в позиции потребителя, а не производителя. Одним из главных свойств читающей публики был чрезвычайный консерватизм в отношении того, в каком виде представлен материал для чтения. «Книжная типографика требует повиноваться традиции, обладающей почти абсолютной силой» и «чтобы новая гарнитура имела успех, она должна быть настолько хороша, чтобы лишь немногие распознали в ней нечто новое» – это одни из «первейших принципов типографики», кратко изложенных Стэнли Морисоном на основании изучения пяти веков книгопечатания. Те же правила применяются к форме отдельных букв и к виду всей страницы или целого разворота. Книга, которая так или иначе «отличается», перестает быть книгой и становится коллекционным предметом или музейным экспонатом, которым можно любоваться, может быть, даже восхищаться, но, разумеется, не читать: такова была участь буквально всего, что выходило из «частных типографий».
Печатники инкунабул были мастерами и ремесленниками без каких-либо претенциозных амбиций и иллюзий, которые не давали покоя английским, французским и немецким «реформаторам» с 1880 по 1910 год. Иными словами, хотя они и гордились – и гордились по праву – качеством своей продукции, им приходилось зарабатывать на жизнь и, следовательно, продавать такие товары, которые их клиенты готовы покупать. Правильность каждой буквы, убористость каждой строки, плотный узор каждой страницы, сравнимый с решетчатым готическим окном или восточным ковром, – добиться всех этих эффектов, а не четкости и разборчивости, стремился квалифицированный писец. И печатник без колебаний согласился на эти условности. Адвокат, которому требовалась копия «Декреталий», точно знал, как они должны выглядеть, ведь он занимался ими всю свою жизнь. Издания Шёффера, Рихеля, Венслера, Кобергера или Грюнингера с комментариями, напечатанными на полях вокруг текста, без пробелов и отступов, изобилующие лигатурами и аббревиатурами, без титульного листа, оглавления и алфавитного указателя адвокат XV века сразу признал бы знакомыми, тогда как любой современный аннотированный «Кодекс канонического права» со сносками и приложениями привел бы его в полное замешательство.
Желание сделать печатную книгу похожей на рукописную отнюдь не исчезло, но теперь его следует считать романтическим заблуждением, а не законной разновидностью типографского искусства. Все попытки создать шрифт, похожий на рукописный почерк, даже при помощи каллиграфа уровня Грейли Хьюитта, обречены на провал, как и стремления воспроизвести каллиграфические рукописи фотомеханическим способом, даже если они написаны типографом уровня Анны Симонс, – это если назвать только два современных примера оригинальности, направленные в ложную сторону.
Именно признание принципиальной разницы между эффектами, которых добивается мастер по металлу и переписчик-каллиграф, привело к победе пуансониста над писцом, а вместе с ним и к замене имитации рукописи на подлинную книгу. К 1480 году второе поколение печатников уже осознало автономность, присущую их ремеслу.
В течение примерно полувека после смерти Гутенберга первоначальное обилие шрифтов разделилось на два потока: с одной стороны – гарнитуры актиквы прямого и курсивного начертания; с другой – готические гарнитуры фрактура и швабахер. Все эти названия – причудливые измышления авторов более позднего времени. По существу, прямые римские шрифты впервые появились в Страсбурге в 1467 году и были доведены до совершенства в Венеции французом Николя Жансоном в 1470 году. Курсив италика происходит от скорописного почерка гуманистов, который приспособил для печати пуансонист Франческо Гриффо, работавший у Альда Мануция в Венеции около 1500 года, и почерка папской канцелярии, приспособленного для печати римскими каллиграфами Людовико Арриги и Антонио Бладо около 1520 года. Фрактура выросла из различных почерков, использовавшихся по всей Европе XV века. Английское название гарнитуры gothic (готический) до сих пор указывает на ее происхождение, тогда как французский термин caracteres allemands («немецкие литеры») намекает на то, что она приобрела свою окончательную форму в Аугсбурге и Нюрнберге около 1510—1520 годов. Швабахер, также один из множества готических шрифтов, имевших хождение в то время, появляется примерно с 1480 года в Нюрнберге, Майнце и других городах; совершенно ясно, что он возник не в мелком франконском городке Швабахе.
