— Это твоя комната.
— Бывшая комната. — Калеб откашлялся. — Мы больше не учимся в средней школе.
— Я никогда не училась в школе. — Она легонько куснула мочку его уха. Потом нижнюю губу. — Стань моим учителем.
Он прикрыл глаза от удовольствия. Черт возьми, вставший член уже грозил прорвать ему брюки! Ее голос, ее руки, ее дыхание обволакивали его теплом и лаской, лишая способности к сопротивлению. Она была богиней, пришедшей к нему из морских глубин, Афродитой, восставшей из морской пены, околдовавшей и соблазнявшей его с той же самой голодной и жаркой страстью, которой ознаменовалась их первая встреча.
— Я ничему не могу научить тебя, — хрипло ответил он.
— Ага. — Она взяла его голову своими мягкими, теплыми руками и коснулась его губ. Отпрянула, взглянула ему в глаза и улыбнулась. — Но ты уже многому научил меня.
Сердце болезненно дрогнуло у него в груди. «Это было… что-то новое», — подумал Калеб. Смех и осознание собственной власти над ним в ее глазах. Нежность, ощущавшаяся в ее прикосновениях.
— Мэгги…
Я люблю тебя.
Неужели он произнес это вслух?
— Ш-ш. Идем наверх.
Она повела его вверх по лестнице и дальше по коридору в свою комнату. Оба задыхались, спотыкались, на ходу расстегивали пуговицы, изо всех сил стараясь не шуметь. Ее руки ласкали его тело. Его язык оказался у нее во рту. Он прижал ее спиной к стене…
Дверь в комнату родителей… Надо же, прошло почти двадцать пять лет с тех пор, как мать бросила их, а он до сих пор думал об этой комнате как о спальне своих родителей! Как бы там ни было, но дверь распахнулась настежь и в дверном проеме, покачиваясь, возник отец.
Калеб развернулся, отодвигая Мэгги себе за спину и закрывая ее своим телом.
Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Барт даже не взглянул на нее, стоявшую с выбившейся блузкой и губами, распухшими от поцелуев.
Вперив немигающий взгляд в Калеба, он прорычал:
— Она все равно не останется. Она бросит тебя так же, как бросила меня твоя сука-мать.
Шатаясь, он поплелся мимо них в ванную. Щелкнул замок. На унитаз упало сиденье. А потом из-за закрытой двери донеслись безошибочные шипящие звуки — он справлял нужду.
Калеб стиснул зубы.
— Совсем как в школе, — с горечью прошептал он.
Мэгги погладила по его напрягшейся спине. Нежно поцеловала между лопаток.
— Пойдем в постель.
Он так хотел этого. Хотел закрыть глаза и хотя бы ненадолго забыться в ней. А может быть, навсегда.
— Мне еще надо кое-что сделать.
— Да. — Она потянула его за собой. — Со мной.
Он удивленно рассмеялся. Как она могла хотеть его после того, чему только что стала свидетелем? Зная, кто он такой и откуда взялся?
Но она хотела его.
Маргред привстала на цыпочки и поцеловала его. Сначала в уголок глаза, потом в уголок губ, потом скользнула губами по шее. Она целовала его туда, куда раньше даже и не думала прикоснуться губами.
Сердце его переполняла любовь.
— Мэгги…
— Ш-ш…
Она втолкнула его в голую коричневую комнату, где прошло его детство. Краешком сознания он отметил произошедшие перемены: на стуле висела яркая юбка, на узкой кровати громоздились мягкие подушки. Комната даже пахла ею, пахла женщиной, пахла Мэгги, пахла шампунем и лосьоном, и под всеми этими ароматами ощущался глубокий, но безошибочный запах моря. Он жадно вдыхал, подобно смертельно больному пациенту, выписанному из больницы, или человеку, только что вернувшемуся из пустыни.
Ее прикосновения обнимали его, подобно дождю, ласковому, теплому и целительному. Он умирал от желания, в голове у него все смешалось, перед глазами все плыло, как песок во время бури в пустыне, и его израненная душа истосковалась по ней. Она оживляла его, дарила ему себя, и губы ее были мягкими, сочными и покорными. Вот ее руки крепко прижали его, скользнули ему под рубашку, пробежались по груди, пробуждая его к жизни.
Он попытался поймать ее. Улыбаясь, она увернулась от его объятий и, поманив его к кровати, опустилась спиной на подушки. Он жадно вглядывался в нее, пожирая глазами ее темные волосы, разметавшиеся по белым простыням, ее кожу, светившуюся подобно жемчугу в вороте распахнутой блузки, молочно-белые полукружья ее груди. Он забыл… обо всем. Было только здесь и сейчас. Для него существовала только она, ее гладкие бедра, ее теплая улыбка и ее большие, темные, бездонные глаза. Он судорожно расстегнул пояс, рванул пуговицы на рубашке. Она была дождем, водой, жизнью, и он умирал от желания коснуться ее. Руки у него дрожали, его прикосновения были лихорадочно горячими, и вот он вытянулся рядом с ней на кровати, касаясь, лаская, поглаживая…
Она была такой теплой. Такой мягкой, такой сладкой и влажной. Он раздвинул ее лоно пальцами, вздрагивая от наслаждения, ощущая, что она готова принять его. Его загорелая рука скользила по ее шелковистым бедрам, зарылась в мягкие темные кудряшки на лобке. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чтобы выпить ее, чувствуя, как кружится голова от ее запаха. От ее сладости. Она тихонько вздохнула и задвигалась в такт с ним, под ним, поднимаясь и опускаясь, как морской прибой, и кровь зашумела у него в ушах. Он тонул в ней. Он чувствовал, как набух ее бутон под его пальцами, под его губами, и ускорил движения.
Она запустила руки ему в волосы. Он в последний раз прикоснулся к ней языком, поднимая обоих на вершину наслаждения, а потом приподнялся и лег на нее сверху, ощущая под собой ее тело — влажное, горячее, извивающееся, его тело, — и раздвинул ее бедра своим больным, покрытым шрамами коленом.
Она крепко обняла его за плечи.
— Твоя нога…
Но сейчас ему не было никакого дела до раненой ноги. Он мог думать только о том, чтобы оказаться в ней так глубоко, как только можно, и слиться с нею как можно плотнее, слиться воедино. Он приподнялся на руках, перенося вес своего тела. Она приподнялась ему навстречу, напрягаясь, чтобы принять его.
Взгляды их встретились. Они не отводили глаз. Одним быстрым, плавным движением он глубоко вошел в нее.
Она ахнула и содрогнулась.
И он тоже.
Они набросились друг на друга, объединенные страстью и желанием. Они стали одним целым. Соединились. Он стал частью ее, как никогда и ни с кем до этого не становился. Она обхватила его ногами. Ее волосы переплелись с его пальцами в сладкий и благоуханный клубок. Она крепко сжала его естество своим шелковистым лоном, а он уткнулся лицом ей в шею и излился в нее, отдавая себя целиком, вверяя ей свое тело и свою душу. Она вновь содрогнулась под ним, затрепетала, и ее ногти впились ему в плечи.
Последняя сверкающая и дрожащая волна наслаждения отхлынула, оставив его обессиленным и бездыханным на ней. Измочаленным. Умиротворенным.
