– Можешь приехать?
– Когда?
– Сейчас.
– Да.
Пока он добирался до моей квартиры, у меня появилась возможность принять душ. Кровь из носа больше не шла, и я решила, что на этом с кровотечениями покончено. С каждой историей жизни я чувствовала, что становлюсь сильнее. Мои кровотечения отличались от приступов Норы.
Я наливала себе бокал вина, когда в дверь постучали.
История Норы оказалась для меня настолько болезненной, что при виде Люка я тотчас разрыдалась. Бедняга даже не успел переступить порог дома, как уже оказался в полном хаосе. Он обнимал меня, стоя в фойе, и постоянно твердил, что ему очень жаль. Он отличался от прежних версий себя: от строгого пальто и бороды Варнье Джульетты до кардигана и волнистых волос Варнера Норы и до нынешней версии в кожаной куртке, джинсах, с более короткими и колючими волосами. Я не представляла, сколько раз ему приходилось головокружительно объяснять мне и складывать воедино, кем я являюсь и кто он по отношению ко мне. Мне пришло в голову, что Люка, должно быть, это уже раздражает, но тем не менее он не выпускал меня из объятий. Самым романтичным в этих моментах стали тишина и ощущение его дыхания. А затем я отпрянула, чтобы поцеловать Люка Варнера.
Что-то в моем поцелуе заставило его глаза исследовать мое лицо.
– Нора?
– Мне очень жаль, Люк. – Я кивнула. Теперь я поняла, почему она была особенной. У них была полноценная совместная жизнь.
Точно оголодав друг по другу, мы начали двигаться в сторону спальни. Я стягивала его куртку, одновременно снимая свой свитер. Я знала его тело из своих снов, знала его глазами Норы, что было немного странно, потому что она была мной и не мной одновременно. Я вспомнила, как во сне почувствовала укол ревности по отношению к Норе. Я не была в точности ею или Джульеттой, имела собственную жизнь, наполненную разными переживаниями… любовниками… мужем. Я была другой женщиной. А Люк был другим мужчиной.
Несколько часов спустя мы ели тайскую еду из красных пластиковых тарелок, сидя на полу в гостиной за журнальным столиком. Вытянув ноги, я подцепила острый кусочек баклажана.
– Почему ты не признался Норе в том, что произойдет в ее день рождения?
Люк прислонился к дивану.
– Я не мог так поступить. Она хотела нормальной жизни. Ты сама знаешь, какие разочарования она пережила… Билли… Клинт…
– Дети. – Я покачала головой. – Тебе известно, сколько курсов лечения от бесплодия я прошла?
– Мне очень жаль, Хелен.
– Никто не смог понять, что со мной не так.
– И они никогда не поймут. Боюсь, ты просто не похожа на нормального человека с нормальными проблемами фертильности. Это проклятие, а не медицинская загадка. Ты носила ребенка Маршана, но твоя мать избавилась от него, тем самым лишив тебя возможности иметь детей в других жизнях: от Маршана, Билли, и Роджера тоже.
– Потому что я живу в связующем проклятии. – Только в тот момент я полностью усвоила, что произошло со мной за последние несколько недель. А потом меня сразила другая правда. – Я действительно умру?
Люк заглянул мне в глаза.
– Молчание – знак согласия.
Он кивнул.
– Что за ерунда! – выпалила я. – Не могу представить, чтобы моя мать – то есть моя нынешняя мать – наложила какое-то заклинание, потому что Райан Гарнер трахнул меня на заднем сиденье родительского «Бьюика» на выпускном вечере.
– Времена нынче другие, Хелен, – заметил он. – В Шаллане тебя и твою семью за это заклеймили бы позором.
– А в чем смысл? Уничтожить семью мужчины, убив его беременную жену и ребенка, и заставить шестнадцатилетнюю дочь совершить демонический выкидыш, а потом погрузить их обоих в адскую вечность… Это уж слишком даже для тысяча восемьсот девяносто пятого года.
– Думаю, твоя мать многое в тебе видела, и это ее напугало.
– Ты что-то недоговариваешь.
– Я рассказываю все, что знаю о проклятии, Хелен.
– Сколько еще должны страдать двое – нет, трое – людей? Не говоря уже о невинных, вроде матери Сары, жены Огюста Маршана. Они не имели к этому проклятию никакого отношения, но умерли по его вине.
Я изучала лицо Люка, линии его скул, пытаясь понять, смогла бы перенести на бумагу его эскиз. У него был небольшой «вдовий козырек», морщинки на лбу, мужской нос и седеющая щетина.
– Не вини себя. Это не подвластно твоему контролю.
– Но ты можешь это контролировать.
– Нет, Хелен, не могу. Я не всесилен.
– Значит, ты готов продолжать? Вечность? – Я знала, что он не хотел отвечать; он всегда уклонялся от ответа.
– Да. Я готов.
– Вечность – это долго, Люк.
Он коснулся моих волос.
– Я знаю.
– Ты когда-нибудь был смертным?
– Да.
– Когда?
– Не так давно.
– Пять лет назад или в тысяча пятьсот девяносто пятом?
– Думаю, в восемнадцатом веке.
– Думаешь?
– Честно говоря, Рыжик, я не знаю. Я лишился воспоминаний, но, так сказать, зарабатываю их на каждом дежурстве.
– Со мной?
Он кивнул.
– Удобно. – Я посчитала, что отсутствие воспоминаний – полная противоположность моей жизни, ведь я вмещала несколько пережитых историй в одно тело. – Как это возможно?
– В этом состоит суть наказания: знать, что тебя наказали, но не ведать причину. Предполагается, что страдания будут сильнее в отсутствие контекста. Я просто выполняю приказы.
Об этом мне рассказывал Малик. Я не до конца осознавала, что сделал Люк, когда оказался на службе у демона.
– Наказание за что?
– В реальной жизни я был опрометчив, поэтому теперь вынужден ждать и смотреть, как ты любишь кого-то снова и снова. Мой ад – это ожидание и наблюдение. На самом деле это совершенное по своей форме наказание – видеть, как ты снова и снова преследуешь различные версии Огюста Маршана, даже после того, как мы прожили чудесную совместную жизнь.
– Что же ты натворил в восемнадцатом веке? Украл буханку хлеба?
– Убил мужчину из-за женщины, которая меня не любила. Это я знаю наверняка.
Он облокотился на журнальный столик, поставил мою тарелку поверх своей, а затем притянул меня к себе на пол.
– Я много размышлял об этом и думаю, что это и есть мое наказание. В конечном счете, когда я верну все воспоминания и осознаю свое преступление, мне представится выбор: вернуться смертным или остаться демоном.
– Легкий выбор.
– Думаешь? – Он посмеялся. – Ты слишком в себе уверена, Хелен. Никто не выбирает становиться смертным. Сила демона слишком пьянящая. К тому времени, как я верну свою сущность, я уже слишком долго пробуду человеком. – Он посмотрел на собственное тело. – Никто не ставит смертность выше этой силы. Никто.
