Я вытащила кисть, которой, как я помнила, рисовал меня Маршан.
– Позволь мне одолжить ее?
– Конечно, Хелен. – Роджер улыбнулся.
Было жутковато наблюдать, как все кругом хотят мне помочь, но мне нужна была кисть, а Роджеру – моя помощь, чтоб мне ее одолжить. Я уже хотела закрыть этюдник, как вдруг заметила на дне что-то странное. Протянув руку, я потянула за ванночку для кистей и неожиданно для себя открыла потайное дно. Внутри хранился лист бумаги. Даже не успев его развернуть, я уже поняла, что это было. На потертой бумаге красовался набросок моей обнаженной фигуры. Это был этюд с картины Джульетты. Очертания моего тела были грубыми – хотя в истинном стиле Маршана они выглядели почти идеально. Детали лица, однако, даже после всех лет казались лучше, чем фотография на моем водительском удостоверении. Он говорил Джульетте, что хранил ее портрет, напоминающий о совершенной глупости, тем не менее этот рисунок не говорил ни о глупости, ни о похоти. Это была Джульетта, нарисованная мужчиной, который хотел запечатлеть в памяти каждый изгиб ее тела. Я видела, что этюд нередко доставали и убирали, – отпечатки его пальцев сохранились на лотке. Огюст Маршан любил Джульетту и хранил ее изображение в своем самом секретном месте.
Набросок отражал конец их романа: Джульетта и Маршан пойдут разными путями, чтобы встретить разные судьбы. Я грустно улыбнулась и почувствовала желание забрать рисунок с собой. Сложив этюд, я спрятала его в задний карман. Роджер, казалось, находился в странном приступе счастья. Он был настолько рад мне помочь, что даже не заметил секретный отсек в красках Маршана. Если бы Роджер проявил смекалку, он бы сбил меня с ног, чтобы исследовать находку. Я закрыла крышку. Пусть это будет наш маленький секрет. Мой и Маршана.
– Готово, – объявила я.
Роджер с гордостью проводил меня до входной двери и даже открыл. Краем глаза я заметила, что Сара, демонстрируя явное отвращение, наблюдает за нами из кабинета.
– Роджер, – обратилась я. – Почему бы тебе не поцеловать меня в губы? Слегка.
– Конечно. – Он поцеловал меня с энтузиазмом. Даже наш свадебный поцелуй был немного короче!
Я поправила его воротник. С воротником, кстати, все было в порядке, но этот жест считался слишком интимным. Попав под острый взгляд Сары, я ощущала будоражащее волнение. Просто была рада, что хоть на секунду вселенная встала на место.
– Знаешь, Роджер, – добавила я. – Мне кажется, ты устал от Сары.
Он задумался на мгновение.
– Знаешь, Хелен, я думаю, ты права.
– Береги себя, Роджер.
Я видела, как Сара застыла. Должна признать, что во время обратной поездки в Джорджтаун я улыбалась чуть чаще.
Глава 25
Сандра Кин
Лос-Анджелес, май 1970 года
Пока Том Джонс что-то напевал по громкой связи, Сандра Кин схватила очередной бумажный пакет. Нажав кнопку, она наблюдала, как еда на ленте медленно направилась в ее сторону. Миссис Глэдни покупала множество мясных продуктов всех оттенков крови.
– У вас что-то особенное на ужин, миссис Глэдни?
Миссис Глэдни с напряжением сжимала в руке купон.
– О да, Сандра! Итальянские бутерброды с ростбифом и картофельный салат. В эти выходные Джеред возвращается домой. Это его любимое блюдо.
В декабре Джереду Глэдни выпал жребий. Теперь, после армейской базовой подготовки, он возвращался домой, чтобы отправиться во Вьетнам. Среди постоянных покупателей магазина всем было известно, кто находился в джунглях Юго-Восточной Азии, а кто только туда собирался. В свои двадцать один год Сандра знала с десяток своих бывших одноклассников, которых призвали в армию. Джеред Глэдни успел только окончить школу, как его уже призвали на службу.
Отец Сандры работал региональным менеджером одной из пяти сетей A&P, разбросанных по Южной Калифорнии. Благодаря любезности отца, который всегда был уверен, что Сандре повезло с работой, она трудилась неполный рабочий день. Сегодня он маячил где-то перед магазином, наблюдая, как быстро она выбивает чеки на кассе. Ее мать, работающая секретарем в офисе ректора Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, была безумно довольна тем фактом, что они недавно продали дом в Лос-Фелизе, а теперь переехали в дом побольше в Хэнкок-парке и попали в окружение соседей-стоматологов, юристов и телезвезд. Хотя мать никогда бы не призналась, Сандра подозревала, что она скучает по друзьям в старом районе, где они пили и курили вне поля зрения мужей, обсуждая количество болеутоляющего, прописанного для лечения больного желудка (желудок, по их мнению, болел из-за мужей или своенравных, неблагодарных детей). В Лос-Фелизе любили керамику и макраме, и почти в каждом доме проживал один и тот же дуэт керамических кошек. Зато у нашего нового соседа в Хэнкок-парке была домработница, которая раньше работала на Лану Тернер. Теперь мать Сандры намеревалась уговорить женщину работать на нее, чтобы рассказывать всем, что она наняла горничную знаменитой актрисы.
Одной рукой Сандра открыла пакет – навык, который она выработала за три года работы. Осенью начнется новый учебный год в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Родители по-прежнему думают, что она учится на медсестру. Это был намеренный обман, скрывающий тот факт, что в прошлом году она перешла на музыкальное направление. Практичные люди с практичными должностями вроде ее родителей не видели будущего для своей дочери в музыкальной стихии (если только она не собиралась стать учителем музыки). Конечно, преподавательской деятельностью Сандра не интересовалась, поэтому, по их наставлению, первый год отучилась на медсестру. Вот только к концу первого курса она поняла, что ненавидит медицину.
– Мистер Тремейн. – Подняв глаза, Сандра заметила, как отец похлопал по спине мужчину с костлявым лицом. В то время как толпы кинозвезд быстро проходили через двери A&P, Форд Тремейн, кинозвезда 1930-х годов, оказался более странной птичкой и всегда стоял в очередь к Сандре, даже если другие кассы были пусты. Старые звезды разделялись на две группы: на тех, кто приходил в магазин и напряженно ждал, чтобы их заметили в проходе с консервированными продуктами, и тех, кто кутался в шапки и шарфы, чтобы их не заметили, тем самым привлекая еще больше внимания. Судя по дрожащим пальцам и густой гриве каштановых волос с седеющими корнями, Форд Тремейн относился к первой категории. От него пахло краской для волос и дешевым одеколоном, а еще он носил золотые кольца и браслет – очевидно, очень старался произвести впечатление. Сандра всегда обращала внимание на его кольца, когда он выписывал чек на три банки кошачьего корма общей стоимостью менее семидесяти пяти центов. Отец Сандры был фанатом киноиндустрии и знал всех актеров по именам. Сам он начинал карьеру билетером в «Пантагесе»
[59]. Он до сих пор узнавал старых контрактников, драматично одобряя их чеки и внушая им, что в стенах продуктового магазина они по-прежнему короли Голливуда. Отец был в этом хорош.
