Она вздрогнула. Маргред?
Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, неважно что, но в этот момент звякнул колокольчик над дверью и на пороге появились они.
Ник. От облегчения у нее закружилась голова.
И Дилан.
Вторая волна эмоций, таких же сильных, но далеко не таких чистых и понятных.
Она думала, что никогда больше не встретится с ним. Все, что она делала той ночью, все, что они делали, основывалось на уверенности в этом. Он сказал, что уезжает. Он даже не попросил у нее номер телефона. Мерзавец!
Сжав зубы, она выскочила к ним через дверь, открывающуюся в обе стороны.
— Где ты был? — грозно спросила она.
— На берегу. И встретил там этого парня. — Ник улыбнулся, словно принес в дом не потенциальное несчастье, а пригоршню ракушек для нее. — Он говорит, что знает тебя.
Дилан улыбнулся, обнажив краешек зубов. При дневном свете он выглядел иначе, более крепким и более угрожающим.
— Привет, Реджина.
По крайней мере, он запомнил ее имя. Она пристально смотрела на него, сбитая с толку и этой ситуацией, и скачками своего пульса.
— Я думала, ты уехал.
— А теперь вот вернулся.
Она решительно скрестила руки на груди, зная, что на них сейчас смотрят мать и Маргред: первая — строго, вторая — с нескрываемым интересом.
— И чего ты хочешь?
— Я еще не решил, — вкрадчиво сказал Дилан. — А что ты можешь предложить?
Ее дыхание со свистом прорывалось сквозь сжатые от злости зубы. Если он сейчас же не уйдет, ей придется его убить. А потом, возможно, покончить с собой.
Но сначала она должна была разобраться с Ником.
— На ленч ты опоздал. То, что мы подаем сегодня на обед, написано на доске меню. — Она ткнула пальцем в сторону Ника. — Теперь с тобой. Давай наверх. Нам нужно поговорить.
— Когда они так говорят, всегда получается весело, — пробормотал Дилан.
Ник ухмыльнулся.
— А ты заткнись! — отрезала Реджина.
Не хватало еще, чтобы случайный любовник с пляжа давал ее сыну уроки неуважительного отношения к родителям. Она резко качнула головой в сторону кухонной двери. — Наверх!
— Неужели ты не рада меня видеть? — осведомился Дилан.
У Реджины заныло в животе. Она нахмурилась.
— Не особенно.
— А ты ведь мальчишка Барта, — неожиданно заявила Антония. — Старший. Ну и что ты здесь делаешь?
— Действительно, Дилан, что ты здесь делаешь? — подхватила Маргред.
Боль в голове у Реджины начала стремительно нарастать. Восемь лет она жила, как проклятая монахиня. Восемь лет замалчивания сплетен и искупления прошлых грехов. Один несчастный прокол, единственный мужик за восемь лет — и тот притащился за ней домой, как приблудившийся щенок.
Он пришел за ней в ее дом.
Нет, жизнь все-таки несправедлива.
Дилан улыбался прямо ей в лицо, такой самонадеянный, уверенный в себе, крутой.
— Занимаюсь изучением местных… достопримечательностей.
— Изучай их где-нибудь в другом месте, — сказала она. — Я на работе.
— Не нужно так смущаться, — мягко сказал он.
Глаза Антонии подозрительно сощурились.
— А чего это вдруг она должна смущаться?
Реджина сцепила зубы.
— Я не смущена. Я занята.
Дилан оглядел пустой ресторан и удивленно приподнял бровь.
— Я могу подождать.
— Ждать придется долго. — Она взъерошила волосы сына, с болью отметив, что он дернул головой, уклоняясь от ее руки. — Пойдем, Ник.
— Тогда я еще приду, — сказала Дилан.
Их взгляды встретились. Его глаза были очень темными. Грудь ее сжали спазмы, как при икоте, в то время как мысли были переполнены желанием. Это было плохо. Ей нужно было дышать, ей нужно было думать, а под взглядом этих черных неулыбчивых глаз она не могла делать ни того, ни другого.
— Как знаешь, — сказала она, чтобы освободиться от него. — Хорошо, что зашел.
Даже слишком хорошо, думала она, поднимаясь по лестнице, чтобы прочесть Нику лекцию о правилах поведения и ответственном отношении.
Дилан нравился ей больше, пока оставался фантазией.
В качестве фантазии Дилан по-прежнему не давал ей покоя, всплывая в памяти в самые неподходящие моменты и отвлекая от работы.
В течение целой недели он каждый день под разными предлогами заходил в ресторан: то выпить чашечку кофе, то перекинуться парой слов с Маргред, то перекусить сэндвичем. Причем всегда в разное время, так что она не могла заранее подготовиться, чтобы справиться с волнением, которое испытывала при встрече с ним, или найти себе работу в задних помещениях.
К тому же Реджину бесило, что ее преследуют в этом ее чертовом собственном ресторане. Ресторане ее матери. Она могла постоять за себя. Ей было восемнадцать, когда она убежала в Бостон, свежее мясо в среде работающей в ресторанах братии — вечно полупьяной, сексуально озабоченной или обкуренной. Она научилась не обращать внимания на сальные взгляды уборщиков посуды и их комментарии на испанском, она умела пользоваться локтями — а однажды пришлось схватиться и за нож для разделки мяса, — когда несколько человек окружают тебя, прижимая к плите или загоняя в угол в холодильной камере.
Дилан не прикасался к ней. Он с ней почти не разговаривал. Реджина уже толком и не знала, действительно ли он приходит, чтобы повидать ее, или же просто вынюхивает что-то относительно своей невестки. Эта мысль не нравилась Реджине по целому ряду причин.
Но следил он вовсе не за Маргред.
Когда во время работы — переписывая меню на доске или подавая тарелки через окошко в кухню, — она поднимала глаза, то видела напряженный взгляд черных глаз, как у героя любовного романа. Реджина вздрагивала. Его упорство начинало ее раздражать. И злить. К тому же поползли разговоры.
— Тебе что, больше нечего делать? — спросила она, понизив голос.
У двери какая-то супружеская пара средних лет, с фотоаппаратами и бутылками воды в руках, внимательно читала меню. Ник сидел под столиком и играл с котом.
Дилан на мгновение задержал на ней взгляд. Уголок его рта скривился.
— Нечего.
— А если поехать куда-нибудь? Или поработать?
— Здесь у меня нет работы.
— Ты не ловец лобстеров.
Рыбаки, промышляющие лобстера, — настоящие рыбаки, по крайней мере, — были в море с пяти утра. А сейчас уже начало одиннадцатого.
— Нет, — подтвердил он.
