Реджина закрыла за собой дверь в спальню и прислонилась к косяку, чувствуя, как сжалось горло, как бьется пульс. Она закрыла глаза и прижалась израненными ладонями к гладкому прохладному дереву. Она никогда не приводила в свою квартиру мужчин. Никогда. Ник всегда был первым.
Реджина тяжело вздохнула. Именно поэтому она и не могла не обращать внимания на страхи сына или лишить Дилана героического ореола в его глазах. Если Ник в его присутствии чувствует себя лучше, если это освобождает его от тревожных мыслей, она будет благодарна Дилану за то, что он здесь… и неважно, по какой причине.
Он здесь.
Он знает о ребенке.
Ее сознание боролось с этими мыслями, они тревожили ее, не складывались вместе, а она все пыталась как-то их совместить, как будто снова была в седьмом классе и билась над уравнением, которое никак не решалось. Возможно, если бы она была более сильна в алгебре, то пошла бы в колледж, вместо того чтобы работать посудомойкой, учеником повара и поваром линии раздачи в «Перфеттос».
Она вспомнила, что сказала Алэну о своей беременности поздно ночью, когда вечернее обслуживание закончилось, персонал покончил с выпивкой и все разошлись по домам. Алэн подшучивал над тем, что она целый вечер пила только газированную воду, и она до последнего момента не теряла надежду, что он заметил это, потому что обращал на нее внимание. Она предложила отвезти его к себе домой. Он не был пьяным вдребезги, но набрался достаточно, чтобы садиться за руль стало опасно. Достаточно, чтобы ему захотелось ее. А она… Что ж, она хотела его всегда.
Поэтому она все сказала ему, стоя у себя в гостиной и нервно ломая руки, и в голосе ее, который то повышался, то падал, звучали надежда и желание оправдаться.
Он больше никогда не приходил к ней домой. Сволочь, скорее по привычке устало подумала она.
Но Дилан был здесь.
И сейчас нес ей суп.
И несмотря на то что Реджина все знала наперед и понимала, что лишь отдаляет момент неминуемого разочарования, она все-таки накрыла стол на двоих.
Она услышала, как он поднимается по лестнице, и ее глупое сердце учащенно забилось. Она открыла дверь.
Он смотрел прямо ей в лицо.
— Нам нужно поговорить.
Она с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться.
— О чем? Ты хочешь сказать, что мы можем остаться друзьями? Или что дело здесь не в тебе, а во мне?
Он смотрел на нее хмурым, тяжелым взглядом.
— Прости, — пробормотала она. — День был очень бурным.
Взгляд его скользнул по кольцу кровоподтеков у нее на шее. На мгновение в этих черных как смоль глазах мелькнула тень каких-то чувств, но тут же пропала.
— Да, — сказал он.
Он прошел за ней в маленькую кухоньку и увидел там белые тарелки и зажженные свечи. Бровь его удивленно приподнялась.
Реджина почувствовала, как в ней нарастает смущение, теплом разливаясь под кожей. Она злилась на себя за это и злилась на него за то, что он это заметил.
— Старый ресторанный фокус, — сказала она, разливая по тарелкам суп, мамин куриный суп с овощами, подходивший на все случаи. — Горящие свечи способствуют хорошей еде.
Он отнес тарелки на стол.
— И хорошей компании.
Она подсела к нему.
— Ты хочешь сказать, что в полумраке я лучше выгляжу?
— Тебе это идет. — Они сидели напротив и смотрели друг на друга. — Так у тебя сияют глаза.
Еще одна стрела, прямо в сердце. Она крепче сжала ложку, чтобы скрыть, как задрожали руки.
— Вкусный суп, — заметил Дилан.
— Два комплимента подряд. Осторожнее, а то я начну воспринимать все серьезно.
— А почему бы и нет? Твоя мать действительно прекрасно готовит.
Реджина прислушивалась к тому, как суп успокаивающе течет в горле. Это вызвало воспоминания о том, как она болела, как ей было плохо, как ее кормили.
— Мама поддерживает нас с Ником зимой, когда большая часть бизнеса сворачивается или умирает.
— Смелая женщина.
— Я горжусь ею.
Сколько времени прошло с тех пор, как она говорила ей это в последний раз?
— И ты осталась здесь.
Реджина отхлебнула воды. Она ожидала совсем другого разговора. Такую беседу она не могла бы вести ни с одним человеком на Краю Света. Здесь все друг друга знали. Здесь все знали все. Или думали, что знают все.
— Ресторан Антонии — это… ресторан Антонии. Он хороший. Он может быть классным. Но это… не мое.
Твоя мать боится перемен.
Она пожала плечами.
— Может быть.
— А ты — нет.
Ей показалось, что в тоне его прозвучал вызов.
— Я…
Она замолчала. Когда восемь лет назад она приползла домой, изможденная, сломленная, побежденная, она не видела для себя будущего. Но теперь… Одно дело — соглашаться с меню, предложенным матерью. В какой же момент она начала соглашаться со схемой жизни матери?
— Я стараюсь быть открытой для всего, — сказала она.
— Это удачно, — пробормотал Дилан себе под нос.
Она непонимающе нахмурилась.
Он встал, чтобы забрать пустые тарелки и отнести их в мойку. Она отодвинула свой стул, чтобы помочь ему, но он коротким кивком заставил ее остаться на месте. Она много лет провела с мужчинами в кухне. И тем не менее, несмотря на безусловную ловкость Дилана — а возможно, как раз благодаря ей, — у нее перехватило дыхание и она чувствовала себя странно, наблюдая за тем, как он выполняет домашние обязанности. Он залил грязную посуду водой, а потом поднял свой вещевой мешок с пола у входной двери и принес его к столу.
Ее голос дрогнул.
— Что это?
Вместо ответа он сунул внутрь руку и вытащил меховую шубу. Или…
Реджина уставилась на шкуру, блестевшую в свете свечи. Сердце подкатилось к самому горлу и, казалось, начало душить ее.
Это была котиковая шкура.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сердце Дилана глухо стучало в груди.
Потрясенная Реджина подняла на него широко открытые от испуга карие глаза.
— Так это все-таки был ты… — прошептала она. — Там, в пещере.
Все правильно, она должна была знать это. Она видела его. Она даже поблагодарила его за то, что он ее спас. Но теперь она знала, как это произошло.
Он, скованный ее неприятием, держался сдержанно, надежно пряча от ее глаз человеческие чувства, бурлившие внутри.
— Да.
— В этом…
