Лакей в ливрее радужных оттенков дожидался
хозяина — иначе говоря, крепко спал в кухне, положив голову на газету между
двумя свечами и тем наглядно опровергая статистику пожаров, возникающих
вследствие неосторожности. Не без труда добудившись этого ревностного
служителя, Врач должен был ожидать, покуда он в свою очередь добудится
мажордома. Но вот, наконец, последний вошел в столовую в фланелевом халате и
туфлях, однако же при галстуке, и весь до кончиков пальцев исполненный своего
мажордомского достоинства. Было уже утро. Врач успел растворить ставни одного
из окон и впустить в комнату дневной свет.
— Нужно позвать горничную миссис Мердл и
сказать ей, чтобы, она разбудила миссис Мердл и как можно осторожнее
подготовила ее к встрече со мной. Я должен сообщить ей страшную весть.
Так сказал мажордому Врач. Мажордом, явившийся
со свечой, отдал ее слуге и приказал унести. Затем он величественно приблизился
к окну, созерцая носителя страшной вести совершенно так же, как не раз созерцал
обедающих в этой самой зале.
— Мистер Мердл скончался.
— Я желал бы с будущего месяца получить
расчет, — сказал мажордом.
— Мистер Мердл покончил с собой.
— Сэр, — сказал мажордом, — это весьма
неприятное для меня обстоятельство, так как оно может отразиться на моей
репутации; я желал бы получить расчет сегодня же.
— Послушайте, неужели вы не только не
взволнованы, но даже не удивлены? — с жаром воскликнул Врач.
Мажордом с обычной невозмутимостью изрек в
ответ следующие достопамятные слова:
— Сэр, мистер Мердл никогда не был
джентльменом, и никакой неджентльменский поступок мистера Мердла не может меня
удивить. Угодно вам, чтобы я отдал какие-нибудь распоряжения, прежде чем начать
свои сборы к отъезду?
Вернувшись к ожидавшему его другу, Врач не
стал распространяться о своей беседе с миссис Мердл, а сказал только, что
сообщил ей пока не все, но то, что сообщил, она перенесла довольно стойко. Цвет
Адвокатуры не прохлаждался на улице зря: он за это время измыслил хитроумнейший
капкан для уловления всех присяжных разом. Теперь он мог выкинуть эту заботу из
головы и сосредоточиться на происшедшей катастрофе, и по дороге домой друзья
обсуждали эту катастрофу со всех сторон. Когда они подошли к дому Врача, в
ясное утреннее небо уже тянулись первые редкие дымки и слышны были негромкие
голоса первых редких прохожих; и, оглянувшись на еще сонный огромный город, они
сказали себе: о, если бы все те сотни и тысячи людей, что мирно спят, не
подозревая о своем разорении, могли сейчас слышать их разговор — какой понесся
бы к небу страшный вопль, проклинающий жалкого виновника всех несчастий!
Весть о кончине великого Мердла
распространилась с поразительной быстротой. Сперва он умирал поочередно от всех
существующих в мире болезней, не считая нескольких новых, мгновенно
изобретенных для данного случая. Он с детства страдал тщательно скрываемой
водянкой; он унаследовал от деда целую каменоломню в печени; ему в течение
восемнадцати лет каждое утро делали операцию; его важнейшие кровеносные сосуды
лопались, как фейерверочные ракеты; у него было что-то с легкими; у него было
что-то с сердцем; у него было что-то с мозгом. Пятьсот лондонцев, севших в это
утро завтракать, понятия не имея ни о чем, встали из-за стола в твердой
уверенности, что слышали собственными ушами, как знаменитый врач предупреждал
мистера Мердла: «Вы в любую минуту можете угаснуть, как свеча», а мистер Мердл
отвечал на это: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». К одиннадцати
часам теория чего-то с мозгом получила решительный перевес над всеми прочими, а
к двенадцати выяснилось окончательно, что это было: удар.
Удар настолько понравился всем и удовлетворил
самые взыскательные вкусы, что эта версия продержалась бы, верно, целый день,
если бы в половине десятого Цвет Адвокатуры не рассказал в суде, как в
действительности обстояло дело. По городу тотчас же пошла новая молва, и к часу
дня на всех перекрестках уже шептались о самоубийстве. Однако Удар вовсе не был
побежден; напротив, он приобретал все большую и большую популярность. Каждый
извлекал из Удара свою мораль. Те, кто пытался разбогатеть и кому это не
удалось, говорили: «Вот до чего доводит погоня за деньгами!» Лентяи и
бездельники оборачивали дело по-иному. «Вот что значит переутомлять себя
работой», — говорили они. «Работаешь, работаешь, работаешь — глядь, и
доработался до Удара!» Последнее соображение нашло особенно горячий отклик
среди клерков и младших компаньонов, которым меньше всего грозила опасность
переутомления. Они дружно уверяли, что участь мистера Мердла послужит им уроком
на всю жизнь, и клялись беречь силы, чтобы избежать Удара и как можно дольше
продлить свои дни на радость друзьям и знакомым.
Но ко времени открытия биржи об Ударе стали
забывать, и с востока, с запада, с севера, с юга поползли зловещие слухи.
Сперва их передавали шепотом, и они не шли дальше сомнений, так ли уж велико
состояние мистера Мердла, как о том говорили; не отразится ли случившееся на
свободном обращении акций; не приостановит ли чудо-банк платежи, хотя бы
временно, на какой-нибудь месяц. Но, нарастая с каждой минутой, слухи
становились все более грозными. Этот человек возник из ничего; никто не мог
объяснить, откуда и как он пришел к своей славе; он был, в сущности говоря,
грубый невежда; он никому не смотрел прямо в глаза; совершенно непонятно,
почему он пользовался доверием стольких людей; своего капитала у него не было
никогда, предприятия его представляли собою чистейшие авантюры, а расходы были
баснословны. С приближением сумерек слухи крепли, приобретали определенность.
Он оставил письмо своему врачу, врач письмо получил, оно будет предъявлено
завтра на дознании и как громом поразит многочисленных жертв обмана. Тысячи
людей всех званий и профессий будут разорены вследствие его банкротства;
старикам, никогда не знавшим нужды, придется оплакивать свое легковерие в
работном доме за неимением другого пристанища; будущее множества женщин и детей
окажется загубленным безжалостной рукой того негодяя. Всякий, кто пировал за
его роскошным столом, узнает, что помогал обездолить бесчисленные семьи;
всякий, кто поклонялся ему, сотворив из денег кумир, поймет, что лучше уж было
просто поклоняться дьяволу. Слухи росли и множились, находя подтверждение в
каждом новом выпуске вечерних газет, голоса, их подхватывавшие, звучали все
громче и к ночи слились в такой оглушительный рев, что казалось, забравшись на
галерею, опоясывающую купол собора св. Павла, можно услышать, как воздух звенит
от проклятий, сочетаемых с тысячекратно повторенным именем МЕРДЛ.
