Ибо к этому времени стало уже известно, что
недуг покойного мистера Мердла следовало назвать Мошенничеством и Воровством.
Он, предмет всеобщей лести и поклонения, желанный гость за столом у первых
людей в государстве, украшение великосветских салонов их жен, он, который легко
входил в круг самых избранных, обуздывал аристократическую спесь, торговался за
титул с главой Министерства Волокиты, он, покровитель покровителей, за десять
или пятнадцать лет удостоенный больших почестей, чем за два столетия было
оказано в Англии всем мирным радетелям о народном благе и всем светилам Науки и
Искусства, со всеми их творениями, он, ослепительное чудо нашего времени, новая
звезда, указывавшая путь волхвам с дарами, пока она не закатилась над мраморной
ванной, в которой лежала падаль, — был попросту величайшим Мошенником и Вором,
когда-либо ухитрившимся избегнуть виселицы.
Глава 26
Пожиная бурю
Торопливые шаги и прерывистый храп возвестили
о приближении мистера Панкса, и через минуту последний ворвался в контору
Артура Кленнэма. Дознание пришло к концу, письмо стало достоянием гласности,
банк лопнул, прочие соломенные постройки запылали и обратились в кучу пепла.
Прославленный пиратский корабль взлетел на воздух вместе с целой флотилией
различных судов и суденышек, и море было усеяно следами крушения — там и сям
догорали остовы кораблей, взрывались пороховые бочки, сами собой стреляли
пушки, вдребезги разнося друзей и приспешников, утопающие хватались за обломки
снастей, изнемогшие пловцы боролись с волнами, и вокруг всплывших трупов уже
шныряли акулы.
От порядка и деловитости, всегда царивших в
конторе Кленнэма, не осталось ровно ничего. Повсюду валялись нераспечатанные
письма, неразобранные счета и документы, а сам хозяин праздно стоял посреди
этих знаков иссякшей энергии и рухнувших надежд, облокотясь на свою конторку и
уронив голову на руки.
Мистер Панкс, ворвавшись в комнату, при виде
его так и замер. В следующее мгновение локти мистера Панкса уже были на
конторке, а голова мистера Панкса уже была опущена на руки; и несколько минут
они оставались так, оба безмолвные и неподвижные, разделенные лишь конторкою.
Мистер Панкс первым поднял голову и заговорил:
— Это я вас втянул, мистер Кленнэм. Я виноват.
Кляните меня, как хотите. Я себя еще и не так кляну. Я еще и не того
заслуживаю.
— Ах, Панкс, Панкс! — отозвался Кленнэм. — Что
говорить понапрасну. А я сам чего заслуживаю?
— Лучшей участи, — сказал Панкс.
— Я, — продолжал Кленнэм, не слушая его, — я,
разоривший своего компаньона! Панкс, Панкс, ведь я разорил Дойса! Честного,
неутомимого труженика, который всю свою жизнь работал, не зная ни отдыха, ни
срока; который испытал столько горьких неудач, и не поддался им, не очерствел,
не разочаровался в жизни; которого я так любил, так надеялся быть ему добрым и
преданным помощником, — и вот я своими руками разорил его — навлек на него
позор и бесчестье — разорил его, разорил!
Страдания, которые ему причиняла эта мысль,
были так велики, что Панкс, не будучи в силах глядеть на столь горестное
зрелище, вцепился себе в волосы и стал выдирать их.
— Браните же меня! — воскликнул Панкс. —
Браните меня, сэр, или я за себя не ручаюсь! Назовите меня дураком, мерзавцем!
Скажите: осел! где была твоя голова? Скотина! куда тебя понесло? Не стесняйтесь
со мною. Обругайте меня как следует! — Произнося эти слова, мистер Панкс самым
жестоким и беспощадным образом рвал на себе волосы.
— Если бы вы не поддались этой злосчастной мании,
Панкс, — сказал Кленнэм, больше с состраданием, нежели с сердцем, — было бы
гораздо лучше для вас и гораздо лучше для меня.
— Еще, сэр! — вскричал Панкс, скрежеща зубами
в запоздалом раскаянии. — Так, так, еще!
— Если бы вы не занялись этими проклятыми
расчетами и не подсчитали все с такой устрашающей точностью, — простонал
Кленнэм, — было бы гораздо лучше для вас, Панкс, и гораздо лучше для меня.
— Еще, сэр! — воскликнул Панкс, отпустив свою
шевелюру. — Еще, еще!
Но Кленнэм, видя, что отчаяние Панкса
понемногу ослабевает, решил этим ограничиться и только добавил, крепко пожав
ему руку:
— Слепец вел слепца, Панкс! Слепец вел слепца!
Но Дойс, Дойс, Дойс, бедный мой компаньон! — И он снова упал головой на
конторку.
Панкс, как прежде, последовал его примеру и,
как прежде, первым прервал затянувшуюся паузу:
— Я ни на минуту не прилег, сэр, с тех пор как
услышал об этом. Весь город избегал в надежде хоть что-нибудь вытащить из огня.
Где там! Все пропало! Все пошло прахом!
— Знаю, — отвечал Кленнэм. — Слишком хорошо
знаю.
Новая пауза была заполнена стоном мистера
Панкса, шедшим, казалось, из самых глубин его существа.
— И ведь как раз вчера, Панкс, — сказал Артур,
— как раз вчера, в понедельник, я твердо решился продать все и развязаться с
этим делом.
— О себе я этого сказать не могу, сэр, —
отвечал Панкс. — Но удивительно, от скольких людей я уже слышал, что они
собирались продать вчера — не сегодня, не завтра, и ни в другой любой из
трехсот шестидесяти пяти дней, а именно вчера.
Его сопенье и фырканье, всегда производившие
комический эффект, на этот раз звучали трагически, как рыдания, и весь он,
грязный, растерзанный, замызганный с головы до ног, мог сойти за живое
воплощение Горя, если бы только грязь позволила разглядеть его черты.
— Мистер Кленнэм, вы вложили в эти акции… все?
— Нелегко было ему переступить через это многоточие, и еще трудней — произнести
последнее слово.
— Все.
Мистер Панкс снова вцепился в свою проволочную
шевелюру и так рванул, что клочья волос остались у него в руках. Он посмотрел
на них с остервенением и сунул в карман.
— Я знаю, как мне быть, — сказал Кленнэм,
смахнув две-три слезинки, катившиеся по его лицу, — и начну действовать сегодня
же. Те ничтожные меры, которые в моих силах принять, должны быть
безотлагательно приняты. Я должен спасти доброе имя моего несчастного
компаньона. Себе я не оставлю ничего. Я передам нашим кредиторам полномочия,
которыми так злоупотребил, и буду работать до конца своих дней, чтобы хотя
отчасти возместить ущерб, причиненный моей ошибкой — или моим преступлением.
— Неужели нет никакой возможности выкрутиться,
сэр?
