Хозяин гостиницы со шляпой в руке стоял
посреди двора перед курьером и клял себя на чем свет стоит, твердя, что он в
отчаянии, что он готов провалиться сквозь землю, что он жалкая, несчастная
скотина, что у него чурбан на плечах вместо головы. Конечно же ему не следовало
соглашаться, но благородная дама так просила, так умоляла пустить ее в эту
комнату всего на полчасика, пообедать, что он не мог устоять. Полчасика уже
прошло, дама и ее спутник допивают последний глоток кофе, доедают последний
кусочек десерта, счет оплачен, лошади поданы, они сейчас же уедут; кабы не его
злосчастная судьба, они бы уже и уехали, да вот, видно, небо решило наказать
его за грехи.
Нельзя описать гнев мистера Доррита, когда эти
извинения достигли его слуха. Он словно увидел руку убийцы, нанесшую удар
достоинству семьи. Мистер Доррит отличался крайней чувствительностью в вопросах
семейного достоинства. Малейшее посягновение подобного рода, совершенно
незаметное со стороны, не могло от него укрыться. Его жизнь обратилась в
сплошную пытку под множеством тончайших скальпелей, рассекавших его достоинство
каждый час, каждое мгновенье.
— Я не ослышался, сэр? — спросил мистер
Доррит, угрожающе побагровев. — Вы в самом деле — кха — осмелились предоставить
одну из моих комнат в распоряжение посторонних лиц?
Тысяча извинений! Хозяин сам себе не может
простить, что уступил настояниям благородной дамы. Он умоляет монсеньера не
гневаться. Он просит монсеньера о снисхождении. Если монсеньер любезно
соблаговолит ровно на пять минут расположиться в другом специально отведенном
ему салоне, все уладится.
— Нет, сэр, — вскричал мистер Доррит. — Ни в
каком салоне я располагаться не буду. Я тотчас же покину ваш дом, не стану ни
есть, ни пить, не переступлю даже порога. Как вы могли позволить себе подобную
дерзость? Кто я, по-вашему, что вы — кха — делаете разницу между мной и другими
путешественниками?
Боже правый! Да хозяин весь мир готов призвать
в свидетели, что монсеньер — самый знатный из всех путешественников, самый
выдающийся, самый уважаемый, самый почтенный. Если он и делает какую-либо
разницу между монсеньером и остальными, то лишь в том смысле, что монсеньер
лучше всех, добрее всех, благородней всех, именитей всех!
— Пустые слова, сэр! — запальчиво возразил
мистер Доррит. — Вы оскорбили меня! Вы мне выказали неуважение! Как вы смели?
Извольте объяснить!
Увы, что тут объяснять, когда и без того все
ясно! Хозяину лишь остается молить о прощении, полагаясь на всем известное
великодушие монсеньера!
— Я вам повторяю, сэр, — настаивал мистер
Доррит, задыхаясь от ярости, — вы делаете разницу между мною и другими людьми
со средствами и с положением; вы поступили со мной так, как с джентльменами не
поступают. Спрашивается, почему? Я желаю знать, по какому праву, на каком
основании? Отвечайте, сэр. Объяснитесь. Назовите причину.
Хозяин смиренно просит позволения заметить
господину курьеру, что монсеньер, всегда такой снисходительный, гневается понапрасну.
Никакой причины нет. Господин курьер не откажется убедить монсеньера, что
монсеньер ошибается, полагая, будто есть еще какие-то причины, кроме тех,
которые его покорнейший слуга уже имел честь ему изложить. Благородная дама…
— Молчать! — крикнул мистер Доррит. — Ни слова
больше. Знать не хочу никакой благородной дамы! И вас самого тоже знать не
хочу! Вот перед вами семейство — мое семейство, — которое благородней всех
ваших дам. Вы отнеслись к этому семейству без должного почтения. Вы оскорбили
его. Я вас в порошок сотру! Эй! Пусть подают лошадей, выносят вещи! Ноги моей
больше не будет в доме этого человека.
Никто не вмешивался в их спор: Эдвард Доррит,
эсквайр, по недостаточному знанию французской разговорной речи, дамы из скромности.
Но мисс Фанни под конец не утерпела и присоединила свой негодующий голос к
голосу отца, объяснив на родном языке, что, без сомнения, за наглостью хозяина
что-то кроется; и очень важно тем или иным способом заставить его сказать, по
какому праву он позволил себе отнестись к их семейству не так, как к другим
богатым семействам. Какие могли быть к тому причины, она понятия не имеет; но
причины были, и необходимо допытаться, в чем тут дело.
На шум спора сбежались со всего двора
проводники, погонщики мулов, просто зеваки, и вся эта толпа пришла в большое
волнение, когда курьер приказал выкатывать экипажи мистера Доррита. Нашлось не
меньше десятка помощников на каждое колесо, с участием которых это и было
исполнено среди невообразимого гама; после чего, в ожидании лошадей с почтовой
станции, принялись грузить вещи.
Меж тем хозяин, обнаружив, что английская
коляска благородной дамы уже запряжена и подана к крыльцу, успел сбегать наверх
и рассказать о своей беде. На дворе догадались об этом, увидя, что он
спускается с лестницы вместе с дамой и молодым человеком, ее спутником,
взволнованно указывая им на мистера Доррита, который стоял в позе оскорбленного
величия.
— Прошу извинить, — сказал молодой человек,
оставив руку дамы и выходя вперед. — Я не мастер на слова и всякие там
объяснения — но вот этой даме очень желательно, чтобы без скандала. Эта дама —
моя родительница, собственно говоря, — велела мне передать ее просьбу, чтобы
без скандала.
Мистер Доррит, все еще задыхаясь под тяжестью
нанесенного ему оскорбления, поклонился молодому человеку и даме с весьма
холодным, решительным и непримиримым видом.
— Да нет, в самом деле — ну послушайте хоть
вы, милейший! — Это относилось к Эдварду Дорриту, эсквайру, за которого молодой
человек поспешил ухватиться, в надежде обрести в нем союзника. — Давайте,
право, мы с вами вдвоем уладим это. Родительница очень хочет, чтобы без
скандала.
Эдвард Доррит, эсквайр, будучи взят за
пуговицу и отведен в сторонку, придал своему лицу дипломатическое выражение и
отвечал:
— Но согласитесь, если вы заранее наняли
комнаты и знаете, что они ваши, вовсе не так приятно застать в них посторонних
людей.
— Правильно, — сказал молодой человек. — Не
спорю. Согласен. А все-таки давайте уладим это между собой без скандала. Толстяк
тут не виноват, это все моя родительница. Она женщина первый сорт, без всяких
там фиглей-миглей — да еще и хорошего воспитания — куда ему против нее. Она его
мигом обвела вокруг пальца.
— Ну, если так… — начал Эдвард Доррит,
эсквайр.
— Да уж поверьте, именно так. А стало быть, —
сказал молодой человек, возвращаясь на исходную позицию, — к чему скандал?
— Эдмунд, — окликнула его с порога дама. —
Надеюсь, ты постарался или стараешься объяснить этому джентльмену, что наш
милый хозяин не так уж виноват перед ним и его семейством.
