Мистер Плорниш, не столь многословный от
природы, воспользовался случаем заметить, что мистер Кленнэм, верно, не прочь
бы остаться один. «Ты уж мне поверь, старушка, — сказал он с важностью, — я-то
знаю, как оно бывает». Последнее замечание он повторил несколько раз, словно в
нем был заключен какой-то глубокий нравоучительный смысл, и, наконец, достойная
чета рука об руку удалилась.
Крошка Доррит, Крошка Доррит. О чем бы ни
думалось, что бы ни вспоминалось. Всюду она, Крошка Доррит!
К счастью, если даже поверить в услышанное, то
сейчас это уже давно миновало, и слава богу. Допустим, она любила его, и он бы
об этом знал и решился бы ответить на ее любовь — куда же привел бы ее тот
путь, на который он мог увлечь ее с собою? Назад, в эту мрачную тюрьму!
Радоваться нужно, что она избегла подобной участи; что она вышла или вскоре
выходит замуж (неясные слухи о каких-то планах ее отца на этот счет дошли до
Подворья Кровоточащего Сердца вместе с известием о замужестве старшей сестры) и
что неосуществившиеся возможности прошлого остались по эту сторону тюремных
стен.
Милая Крошка Доррит!
Оглядываясь назад, он видел одну точку, в
которой сходились все линии его невеселой жизни, и этой точкой была она. Ее
невинный образ господствовал над всею перспективой. Он проехал тысячи миль,
чтобы достигнуть этой точки; с ее приближением улеглись его былые тревожные
сомнения и надежды; в ней сосредоточились все интересы его жизни, к ней
тянулось все, что в этой жизни было светлого и радостного, и за нею не
оставалось ничего, кроме пустоты и мрака.
Томимый своими мыслями, он провел бессонную
ночь, такую же беспокойную, как в тот раз, когда впервые заночевал в этих
унылых стенах. А Юный Джон в это время спал мирным сном, предварительно сочинив
и начертав (мысленно) на своей подушке следующую надгробную надпись:
Прохожий! Остановись у могилы
ДЖОНА ЧИВЕРИ-МЛАДШЕГО,
скончавшегося в преклонном возрасте, называть
который нет надобности.
Он встретил соперника, впавшего в несчастье, и
был готов вступить с ним в рукопашный поединок, но ради той, которую любил,
преодолел свою сердечную обиду и выказал истинное великодушие.
Глава 28
Гости в Маршалси
Время шло, но мир, лежавший за стенами
Маршалси, по-прежнему оставался враждебным Кленнэму, а в мире, замкнутом внутри
этих стен, он себе друзей не завел. Слишком подавленный всем случившимся, чтобы
вместе с другими слоняться по двору, заглушая свои горести праздной болтовней,
слишком углубленный в себя и свои страдания, чтобы принимать участие в убогих
развлечениях Клуба, он по целым дням сидел один у себя в комнате, чем заслужил
всеобщую неприязнь. Одни называли его гордецом; другие сочли нелюдимым и
скучным; третьи презрительно клеймили его за малодушие, за то, что он позволил
себе пасть духом из-за долгов. Словом, у каждого нашелся повод осудить его,
причем последнее обвинение было наиболее серьезным, так как подразумевало
своего рода внутреннюю измену. Такое отношение окружающих еще усилило его тягу
к одиночеству; дошло до того, что он даже на прогулку стал выходить, только
когда все отправлялись в Клуб скоротать вечер песнями, выпивкой и душевной
беседой и по двору бродили только женщины и дети.
Тюремная жизнь не замедлила сказаться на
Кленнэме. Он чувствовал, что его затягивает хандра и безделье. Вспоминая тот
пример растлевающего действия тюремной атмосферы, который ему пришлось
наблюдать в этой самой комнате, он стал бояться самого себя. Сторонясь других
людей, избегая заглядывать в собственную душу, он заметно переменился. Тень
тюремной стены уже лежала на всем его существе.
Однажды, на третий или четвертый месяц своего
заключения, он сидел и читал, понапрасну стараясь оградить от этой зловещей
тени вымышленных сочинителем людей, — как вдруг чьи-то шаги послышались на
лестнице и чья-то рука постучала к нему в дверь. Он встал отворить и услышал
чей-то приятный голос, говоривший: «Здравствуйте, мистер Кленнэм. Надеюсь, я
вам не помешал?»
Это был жизнерадостный молодой Полип Фердинанд.
Веселый, добродушный, он казался воплощением свободы и бодрости на фоне хмурого
убожества тюрьмы.
— Вы не ожидали меня увидеть, мистер Кленнэм?
— спросил он, садясь в предложенное ему кресло.
— Да, признаюсь, это для меня неожиданность.
— Но не слишком неприятная?
— Что вы, напротив.
— Благодарю за любезность, — сказал
привлекательный молодой Полип. — Я был чрезвычайно огорчен, узнав, что вам
пришлось временно удалиться от света. Надеюсь, кстати (только это сугубо
конфиденциально), мы тут ни при чем?
— Вы хотите сказать — ваше министерство?
— Ну да, Министерство Волокиты.
— У меня нет оснований приписывать свои
невзгоды этому замечательному учреждению.
— Честное слово, — воскликнул бойкий молодой
Полип, — я весьма рад это слышать. Ваши слова сняли у меня тяжесть с души. Мне
было бы в высшей степени неприятно, если бы мы оказались причастны к вашим
затруднениям.
Кленнэм снова заверил его, что в данном случае
не имеет никаких претензий к Министерству Волокиты.
— Тем лучше, — сказал Фердинанд. — Вы меня
очень утешили. А то, между нами говоря, я опасался, что это именно мы упекли
вас за решетку. К сожалению, нам иногда приходится прибегать к таким мерам. Мы
совсем к этому не стремимся — но если люди сами напрашиваются, что ж тут
поделаешь?
— Не могу сказать, что я полностью разделяю
ваш взгляд, — сумрачно заметил Артур, — но, во всяком случае, весьма
признателен вам за участие.
— Нет, в самом деле! — продолжал общительный
молодой Полип. — Мы же, в сущности говоря, безобиднейшее заведение на свете. Вы
скажете, что мы занимаемся шарлатанством. Не спорю. Но шарлатанство тоже нужно,
согласитесь, что без него не обойдешься.
— Не соглашусь, — отвечал Кленнэм.
— Это оттого, что у вас неверная точка зрения.
Все зависит от того, с какой точки зрения смотреть. Взгляните на нас с точки
зрения наших интересов, которые заключаются в том, чтобы нам не докучали, — и
вы сразу увидите, что лучшего учреждения не найти.
— Что же, вы на то и существуете, чтобы вам не
докучали?
