— Черт побери, мой мальчик, вы ставите в
неловкое положение вашу уважаемую матушку. — Он, видимо, колебался, не зная,
как поступить. Но колебание его было недолгим. Минуту спустя он уселся и с
издевательской заносчивостью произнес: — Пусть мне дадут бутылку вина. Здесь
ведь торгуют вином. Пошлите одного из ваших полоумных за бутылкой вина. Без
вина я не скажу ни слова. Ну? Идет или нет?
— Принесите ему, Кавалетто, — брезгливо сказал
Артур, вынимая деньги.
— Да только смотри, контрабандная шкура, —
прикрикнул Риго, — не вздумай принести какую-нибудь дрянь. Я пью только
портвейн.
Но контрабандная шкура, с помощью все того же
красноречивого пальца, довела до сведения присутствующих, что решительно
отказывается покидать свой пост у дверей, и исполнить поручение взялся синьор
Панко. Он вскоре воротился с бутылкой вина, уже откупоренной по тюремному
обычаю, заведенному ввиду того, что у большинства пансионеров не было штопоров
(как, впрочем, и многого другого).
— Полоумный! Стакан побольше! — скомандовал Риго.
Синьор Панко поставил перед ним стакан, явно с
трудом преодолевая желание запустить ему этим стаканом в голову.
— Ха-ха! — хвастливо засмеялся Риго. —
Джентльмен всегда остается джентльменом. Кто родился джентльменом, тот
джентльменом и умрет. Какого черта, в самом деле! Надеюсь, джентльмен имеет
право на услуги окружающих? Рассчитывать на услуги окружающих — мое природное
свойство.
Говоря это, он налил себе полстакана вина и с
последним словом выпил его.
— Ха! — воскликнул он, причмокнув губами. —
Ну, этот узник недолго томился в заключении. Глядя на вас, мой храбрый друг,
можно с уверенностью сказать, что ваша кровь скорей скиснет в тюрьме, чем это
доброе винцо. Вы уже заметно спали с лица и утратили свой цветущий вид. За ваше
здоровье!
Он налил и выпил еще полстакана, стараясь
держать руку так, чтобы ее белизна и изящество бросались в глаза.
— Ну, теперь к делу! — объявил он. — Поговорим
по существу. Тем более, что, как я мог заметить, ваши речи гораздо свободнее,
чем вы сами.
— Не нужно особенной свободы в речах, чтобы
назвать вас так, как вы того заслуживаете. Все мы знаем, и вы сами в том числе,
что я еще был довольно умерен.
— Можете называть меня как угодно, но не
забывайте прибавить: «и джентльмен». Это единственное, чем один человек
отличается от другого. Вот вы, например, как бы вы ни старались, не будете
джентльменом, а я, как бы я ни старался, не перестану им быть. В этом вся
разница. Но продолжим наш разговор. Слова, сэр, никогда ничего не меняют, ни в
картах, ни в костях. Вы с этим согласны? Да? Ну вот, я тоже веду игру, и
никакие слова не повлияют на ее исход.
Теперь, зная, что Кавалетто разоблачил его, он
сбросил и ту легкую маску, которую носил до сих пор, и не пытался больше скрыть
свою истинную физиономию — физиономию подлеца и негодяя.
— Да, сынок, — снова прищелкнув пальцами,
продолжал он, — я доведу свою игру до конца, какие бы тут слова ни говорились,
и — громы и молнии, тысяча громов и тысяча молний! — я ее выиграю! Вам угодно
знать, зачем я подстроил эту невинную шутку, которой вы помешали? Извольте. У
меня был и есть — понятно? есть — кой-какой любопытный товарец для продажи
вашей уважаемой матушке. Я ей рассказал, что это за товарец, и назначил цену.
Но когда дошло до заключения сделки, ваша несравненная матушка оказалась
чересчур хладнокровной, бесстрастной, непоколебимой, настоящая мраморная
статуя. Короче говоря, ваша несравненная матушка раздосадовала меня. Желая
отвлечься и позабавиться — черт побери, это право джентльмена, забавляться на
чей-нибудь счет! — я напал на удачную мысль: исчезнуть. Кстати, ваша
своенравная матушка и мой друг Флинтвинч были бы весьма рады помочь мне в этом.
Ба-ба-ба, не нужно смотреть на меня с таким уничтожающим презрением. Я сказал и
повторяю: были бы весьма рады, были бы счастливы, не желали бы ничего лучшего.
Могу еще подбавить, если мало.
Он выплеснул на пол остатки вина из стакана и
едва не обрызгал Кавалетто. Это словно напомнило ему о существовании
последнего. Он поставил стакан и объявил:
— Не желаю наливать сам. Черт побери, я
рожден, чтобы мне прислуживали. Сюда, Кавалетто! Налей мне вина.
Маленький итальянец оглянулся на Кленнэма,
по-прежнему не спускавшего глаз с Риго, и, не услышав возражений, встал и налил
вина в стакан. Отголоски былой покорности, разбавленной легкой насмешкой,
боролись в нем с приглушенной яростью, которая в любую минуту могла прорваться
(чего, видимо, и опасался прирожденный джентльмен, судя по его настороженному
взгляду); и все это, в сочетании с природным добродушием и беспечностью,
тянувшими его вновь спокойно усесться на полу, являло довольно пеструю и
противоречивую смесь побуждений.
— Шутка, о которой мы говорили, мой храбрый
друг, — продолжал Риго, выпив снова, — была удачной во многих отношениях. Она
позабавила меня, причинила неприятности вашей драгоценной маменьке и милейшему
Флинтвинчу, заставила поволноваться вас (считайте это платой за урок
вежливости, полученный от джентльмена) и наглядно доказала всем
заинтересованным лицам, что ваш покорный слуга — человек, которого нужно
бояться. Да, черт побери, бояться! А кроме всего прочего, она, возможно,
вправила бы мозги госпоже вашей матушке и побудила бы ее, чтобы избавиться от
пустякового подозрения, которое вы со свойственной вам мудростью правильно
оценили, через газеты уведомить известное лицо (не называя имен), что в случае
его появления известная сделка может состояться на известных условиях.
Возможно, побудила бы — хотя не наверно. Но вы своим вмешательством все
испортили. А теперь — говорите вы. Чего вам нужно?
Ни разу еще Кленнэм так остро не чувствовал
себя узником, как сейчас, когда он видел перед собой этого человека и знал, что
не может вместе с ним отправиться в материнский дом. Тайна, смутно тревожившая
и пугавшая его, вот-вот могла раскрыться, а он был связан по рукам и по ногам.
— Быть может, мой друг, философ, столп
добродетели, глупец или что угодно, — сказал Риго, отняв стакан от губ, чтобы
улыбнуться своей зловещей улыбкой, — быть может, лучше было вам не тревожить
меня в моем уединении.
— Нет, нет! — воскликнул Кленнэм. — Но крайней
мере теперь известно, что вы живы и невредимы. По крайней мере есть два свидетеля,
от которых вам не уйти и которые могут передать вас властям или открыть ваши
плутни сотням людей.
