— Да уж будьте покойны, — отвечал Эдмунд. —
Просто в лепешку расшибаюсь. — Он с минуту испытующе смотрел на Эдварда
Доррита, эсквайра, затем, доверительно подмигнув ему, спросил: — Так как же,
милейший? Все в порядке?
— А впрочем, пожалуй, лучше, — сказала дама,
грациозно делая два или три шага вперед, — пожалуй, лучше мне самой
подтвердить, что я пообещала этому доброму человеку взять на себя всю
ответственность за то, что в отсутствие хозяев заняла чужую комнату — правда,
ненадолго, только чтобы пообедать. Я не ожидала, что законный владелец вернется
так скоро, и мне не было известно, что он уже вернулся, иначе я поторопилась бы
освободить комнату и принести свои извинения. Полагаю, что теперь…
Тут на глаза даме случайно попались обе мисс
Доррит, и она вдруг умолкла, ошеломленная. В тот же миг мисс Фанни, занимавшая
передний план в живописной семейной группе на фоне экипажей и прислуги, крепко
прижала к себе локоть сестры, чтобы удержать ее на месте, и, раскрыв веер,
принялась обмахиваться с самым светским видом, небрежно измеряя даму взглядом.
Дама, быстро овладев собой — ибо это была
миссис Мердл, а миссис Мердл не так-то просто было привести в замешательство, —
продолжала говорить: она полагает, что теперь, когда она извинилась за свою
бесцеремонность, любезному хозяину вновь будет возвращено столь ценное для него
расположение. Мистер Доррит, для которого эти слова были как фимиам, куримый на
алтаре его достоинства, милостиво отвечал, что готов отменить свое приказание
насчет лошадей и больше не вспоминать о том, что представлялось ему — кхм —
оскорблением, но что он теперь рассматривает, как — кха — большую честь. Бюст
слегка наклонился в ответ на это; а его обладательница, с поистине
неподражаемым присутствием духа, подарила сестер обворожительной улыбкой, в
знак того, что ей очень понравились эти две молодые девицы из высшего круга,
которых она впервые имеет удовольствие видеть.
Иначе обстояло дело с мистером Спарклером.
Этот молодой человек утратил дар речи одновременно со своей родительницей, но в
отличие от последней никак не мог обрести его вновь, и только молча таращил
глаза на всю картину с мисс Фанни в центре. Услышав обращение матери: «Эдмунд,
мы можем идти; подай мне руку», он, судя по движению его губ, попытался
ответить одной из тех формул, которыми привык выражать свои блестящие мысли, но
ни один мускул в нем не дрогнул. Он настолько окаменел, что было бы, вероятно,
нелегкой задачей согнуть его, чтобы вдвинуть в коляску, если бы спасительная материнская
рука не втащила его изнутри. Как только он там очутился, шторка заднего
окошечка в опущенном верхе коляски отодвинулась, и ее место занял глаз мистера
Спарклера. Оттуда он и выглядывал с выражением ошарашенной трески, напоминая
дрянную картинку в квадратной рамочке, пока коляска не скрылась в отдалении (а
может быть, и дольше).
Эта встреча доставила мисс Фанни такое
удовольствие и послужила предметом столь приятных размышлении впоследствии, что
даже смягчила ее суровость. Когда на следующее утро кортеж снова тронулся в
путь, она села на свое место, заметно повеселевшая, и щедро рассыпала блестки
остроумия, чем немало озадачила миссис Дженерал.
Крошка Доррит радовалась, что ее ни в чем не
упрекают и что Фанни так хорошо настроена; сама она не принимала участия в
дорожных разговорах и ехала молча, занятая своими думами. Сидя напротив отца в
дорожной карете, она вспоминала убогую комнатку в Маршалси, и ее нынешнее
существование казалось ей сном. Все окружавшее ее было ново и прекрасно, но все
это было словно не настоящее; казалось, чудесный ландшафт со снежными шапками
гор вот-вот развеется, как дым, и карета, круто свернув за угол, остановится у
тюремных ворот.
Странно было жить без работы, и еще более
странно сидеть в сторонке, ни за кого не тревожиться, ни о чем не хлопотать и
не беспокоиться, не сгибаться под тяжестью забот. Но самая большая странность
заключалась в том, что она и ее отец были теперь отдалены друг от друга; чужие
люди ухаживали за ним и заботились о нем, а она больше не была ему нужна.
Поначалу ей очень трудно было к этому привыкнуть — труднее даже, чем к горному
пейзажу кругом, — и она противилась, стараясь сохранить свое старое место подле
него. Но он однажды поговорил с нею наедине и сказал, что людям — кха — стоящим
на высоких ступенях общества, дитя мое, надлежит неукоснительно следить за тем,
чтоб низшие относились к ним с уважением; а о каком уважении может быть речь,
если станет известно, что она, его дочь, мисс Эми Доррит, один из последних
отпрысков рода Дорритов из Дорсетшира, самолично — кха — исполняет обязанности
— кха-кхм — лакея. Вот почему, дитя мое, он — кха — пользуясь своим
родительским авторитетом, просит ее помнить о том, что она теперь барышня, и
держать себя со всем — кха — достоинством, подобающим ее высокому положению, не
допуская ничего такого, что могло бы вызвать нежелательные и непочтительные
толки. Она повиновалась беспрекословно. Так была отнята у нее последняя опора,
еще остававшаяся отстой старой жизни, и теперь она сидела в уголке роскошной
кареты, праздно сложив на коленях свои маленькие трудолюбивые руки.
Вот отсюда-то и казалось ненастоящим все то,
что представлялось ее взгляду; чем волшебнее были разворачивавшиеся перед нею
картины, тем больше походили они на те призрачные мечты, что по целым дням
заполняли теперь пустоту ее жизни. Ущелья Симплона
[5],
бездонные пропасти и
гремучие водопады, дивная красота дороги, опасные кручи, где довольно было
скользнуть колесу или лошади сделать неверный шаг — и гибель была неминуема;
спуск в Италию, незабываемый миг, когда расступились скалистые склоны и из
темного зловещего плена выпустили их на простор этой прекрасной страны — все
это был сон, только мрачная старая тюрьма существовала в действительности.
Впрочем, нет, даже мрачная старая тюрьма начинала шататься перед ее мысленным
взором, когда она пыталась представить себе Маршалси без ее отца. Трудно было
поверить, что по-прежнему слоняются вдоль узкого двора арестанты, по-прежнему
заселены все до одной убогие комнатки, по-прежнему стоит у ворот дежурный
сторож, впуская и выпуская посетителей — и все идет так же, как шло при нем.
