— Нет, сударыня, я хочу сказать то, что
сказал, — возразил Панкс, — ибо это я имел несчастье склонить его к столь
неудачному помещению капитала (мистер Панкс упорно держался за свой термин и
никогда не употреблял слова «спекуляция»). Я, впрочем, берусь доказать с
цифрами в руках, — добавил он озабоченно, — что по всем данным это было очень
удачное помещение капитала. Я до сих пор каждый день проверяю свои расчеты и
каждый день убеждаюсь в их правильности. Не время и не место вдаваться в это
сейчас, — продолжал мистер Панкс, с вожделением поглядывая на свою шляпу, в
которой лежала записная книжка с расчетами, — но цифры остаются цифрами, и они
неопровержимы. Мистер Кленнэм должен был теперь разъезжать в собственной
карете, а мне должно было очиститься от трех до пяти тысяч фунтов.
И мистер Панкс запустил пятерню в волосы с не
менее победоносным видом, чем если бы упомянутая сумма лежала наличными у него
в кармане. Со времени краха, унесшего его деньги, он весь свой досуг посвящал
этим неопровержимым расчетам — занятие, которым ему суждено было тешиться до
конца своих дней.
— Да что там говорить, — сказал мистер Панкс.
— Альтро, приятель, вы видели цифры и знаете, насколько они точны.
Мистер Баптист, который по недостатку
арифметических познаний не мог прийти к тому же утешительному выводу, кивнул
головой и показал все свои белые зубы.
Но тут заговорил мистер Флинтвинч, до сих пор
молча вглядывавшийся в него:
— А, так это вы! Мне ваше лицо с самого начала
показалось знакомым, но я не был уверен, пока не увидал ваши зубы. Как же, как
же! Это тот самый назойливый иностранец, — пояснил Иеремия миссис Кленнэм, —
который приходил сюда в вечер, когда Трещотке вздумалось осматривать с Артуром
дом, и устраивал мне целый допрос относительно мистера Бландуа.
— Я самый, — весело подтвердил мистер Баптист.
— Что ж, padrona, видите, как хорошо. Я неукоснительно искал его и нашел.
— Было бы еще лучше, — заметил мистер
Флинтвинч, — если бы вы неукоснительно сломали себе шею.
— А теперь, — сказал Панкс, который уже не раз
скашивал глаза на окно и на штопавшийся у этого окна чулок, — я хотел бы
сказать в заключение еще два слова. Будь мистер Кленнэм здесь — к несчастью, он
болен и в тюрьме, да? болен и в тюрьме, бедняга, что, впрочем, не помешало ему
одержать верх над этим милейшим джентльменом и доставить его сюда вопреки его
воле, — так вот, будь мистер Кленнэм здесь, — повторил мистер Панкс, шагнув к
окну и кладя на чулок свою правую руку, — он бы сказал: «Эффери, расскажите
свои сны!»
Мистер Панкс предостерегающим жестом поднял
между своим носом и чулком указательный палец, развел пары и отчалил, таща на
буксире мистера Баптиста. Уже хлопнула за ними парадная дверь, уже затихли их
шаги на мощеном дворе, а в комнате все еще никто не произнес ни слова. Миссис
Кленнэм и мистер Флинтвинч поглядели друг на друга; потом оба, как по команде,
перевели взгляд на миссис Эффери, которая прилежно штопала чулок.
— Что ж, — сказал, наконец, Иеремия и, сделав
дна или три оборота винта по направлению к окну, вытер ладони о фалды сюртука,
словно ему предстояла какая-то работа. — Раз уж мы сошлись тут для делового
разговора, не будем терять времени и приступим. Эффери, старуха, марш отсюда!
В одно мгновение Эффери отбросила чулок,
вскочила, поставила правое колено на подоконник, ухватилась правой рукой за
косяк, а левой приготовилась отбивать возможное нападение.
— Нет, я не уйду, Иеремия, — не уйду, не уйду,
не уйду! Я останусь здесь! Хоть умру, а останусь! Я узнаю, наконец, то, чего не
знаю, и расскажу то, что знаю! Я буду слушать ваш разговор! Буду, буду, буду!
Мистер Флинтвинч остолбенел было от изумления
и ярости; потом послюнил два пальца правой руки, начертил ими кружок на ладони
левой и, злобно оскалив зубы, стал по кривой подбираться к своей супружнице,
издавая какое-то сдавленное шипение, в котором можно было расслышать слова:
«Закачу порцию…»
— Не подходи ко мне, Иеремия! — взвизгнула
Эффери, размахивая рукой в воздухе. — Не смей подходить, или я подниму на ноги
всю округу! Выброшусь из окна! Закричу пожар, убивают! Так закричу, что мертвые
проснутся. Стой, если не хочешь, чтобы я перебудила всех мертвецов на кладбище!
— Стойте! — раздался повелительный голоc
миссис Кленнэм. Но Иеремия и так уже остановился.
— Близится час, Флинтвинч. Оставьте ее.
Эффери, неужели после стольких лет вы пойдете против меня?
— Если узнать то, чего я не знаю, и рассказать
то, что знаю, значит пойти против вас — пойду! Меня теперь уж не удержишь. Я
решила и добьюсь своего. Добьюсь, добьюсь, добьюсь! Да, я пойду против вас,
коли так, против обоих вас пойду! Когда Артур только приехал, я говорила ему,
чтобы он не поддавался вам, умникам. Я говорила: пусть, мол, меня запугали до
смерти, но ему-то нет причин бояться. А с тех пор здесь много чего произошло, и
я больше не хочу, чтобы Иеремия донимал меня своими угрозами, не хочу, чтобы
меня морочили и запугивали или втягивали в какие-то темные дела. Не хочу, не
хочу, не хочу! А если теперь Артур болен, и в тюрьме, и не может за себя
постоять, так я постою за него. Постою, постою, постою!
— С чего вы взяли, бессмысленное вы существо,
что подобные ваши поступки будут на пользу Артуру? — строго спросила миссис
Кленнэм.
— Не знаю, не знаю, ничего не знаю, — сказала
Эффери. — Вы вот меня назвали сейчас бессмысленным существом, так это святая
правда, я и есть бессмысленное существо — по вашей милости. Вы меня выдали
замуж, не спросив, хочу я или нет, и с тех пор я только и знаю, что дрожу от
страха, то наяву, то во сне — как тут не стать бессмысленным существом? Вы,
двое умников, нарочно старались меня довести до этого, вот и довели. Но больше
я вам подчиняться не буду — не буду, не буду, не буду! — Она все еще
размахивала рукой, отбиваясь от несостоявшегося нападения.
Миссис Кленнэм минуту или две смотрела на нее
молча, затем обратилась к Риго:
— Я полагаю, вы сами видите, что эта женщина
не в своем уме. Помешает вам ее присутствие?
— Мне, сударыня? — переспросил он. — При чем
здесь я? Может быть, вам оно помешает?
— Нет, — сумрачно произнесла миссис Кленнэм. —
Мне теперь уже все равно, Флинтвинч, — близится час.
