Но Иеремия смотрел на свою госпожу и не
отвечал. Риго поглядел на него, потом на нее, дернул себя за кончик носа и
щелкнул языком.
— Вскоре новобрачная делает неожиданное и
ошеломляющее открытие. И тогда, в пылу гнева, ревности, желания отомстить, у
нее является план — слышите, сударыня! — хитроумный план возмездия, по которому
безвольный муженек не только должен быть сокрушен сам, но и стать орудием
уничтожения ее соперницы. Что за блистательный ум!
— Не вздумай подойти, Иеремия! — с волнением
вскричала Эффери, вынув передник изо рта. — Но я и это видела во сне: будто вы
с ней ссорились однажды зимним вечером — она сидела там, где сейчас, а ты стоял
перед ней и упрекал ее, зачем она допустила, чтобы Артур, вернувшись из Китая,
подозревал отца в чем-то; сила, мол, всегда была на ее стороне, и она должна
была вступиться за покойника перед сыном. И в этом же самом сне ты еще сказал,
что она не… — а что не, я так и не узнала, потому что она сразу взвилась и не
дала тебе договорить. Ты отлично знаешь, когда это было. В тот вечер, когда ты
пришел со свечкой в кухню и сдернул у меня с головы передник. И ты тогда
сказал, что все это мне приснилось. И не хотел верить, что я слышу какой-то шум
в доме. — После этой бурной тирады Эффери снова заткнула себе передником рот и
умолкла, не снимая колена с подоконника и не отнимая руки от косяка, готовая
закричать караул или выпрыгнуть из окна при первой попытке ее господина и
повелителя приблизиться.
Риго с жадностью ловил каждое ее слово.
— Ага! — вскричал он, подняв брови, скрестив
руки на груди и откинувшись на спинку стула. — Право же, миссис Флинтвинч —
настоящая пифия! Но как нам — мне, вам и этому старому каверзнику — истолковать
ее речь? Он сказал, что вы не… — а вы взвились и не дали ему договорить. Итак,
вы не… что? Что? Говорите, сударыня?
Его издевательские наскоки оставались без
ответа, но видно было, что ей приходится нелегко. Она тяжело дышала, губы ее
приоткрылись и дрожали, как она ни старалась унять эту дрожь.
— Я жду, сударыня! Говорите! Старый каверзник
сказал, что вы не… А вы помешали ему договорить. Он собирался сказать, что вы
не… что? Я-то знаю, но мне хотелось бы, чтобы вы меня почтили доверием. Ну? Вы
не… что?
Ее отчаянная попытка сдержать себя не удалась,
и она исступленно вскрикнула:
— Не мать Артуру!
— То-то же! — сказал Риго. — С вами все-таки
можно иметь дело.
Страсть, прорвавшаяся наружу, исказила всегда
неподвижные черты, и огонь, так долго тлевший под спудом, забушевал вовсю.
— Я сама расскажу! Я не желаю слушать это из
ваших уст, в вашем гнусном истолковании! Если уж это дело должно раскрыться,
так пусть оно раскроется в том свете, в каком я его вижу. Ни слова больше. Я
буду говорить.
— Не старайтесь быть еще более упорной и
своевольной, чем вы есть, — вмешался мистер Флинтвинч. — Пусть этот мистер
Риго, мистер Бландуа, мистер Вельзевул рассказывает по-своему. Какая разница,
если он все равно все знает?
— Он не все знает.
— Он знает то, что ему нужно, — сердито
настаивал мистер Флинтвинч.
— Он не знает меня.
— А зачем ему вас знать, гордячка вы
несчастная?
— Я сказала, что буду говорить, Флинтвинч, и я
буду говорить. Если уж дошло до того, так я сама расскажу всю правду, и это
будет моя правда, от начала и до конца. Как! Столько лет томиться в этой
комнате, безвыходно, как в тюрьме, и под конец пасть до того, чтобы увидеть
себя в таком зеркале! Разве вы не разглядели этого человека, Флинтвинч? Разве
вы не слышали его? Да будь ваша жена еще во сто раз более неблагодарной, и будь
у меня в тысячу раз меньше надежды заставить ее молчать, после того как будет
куплено его молчание — и то я предпочла бы сама все рассказать, но не обрекать
себя на муку выслушать это от него!
Риго отодвинул свой стул и уселся к ней лицом,
вытянув ноги и не разнимая рук, скрещенных на груди.
— Вы не знаете, — продолжала она, обращаясь
теперь уже к нему, — что значит быть воспитанным в строгих правилах. Так была
воспитана я. Мои годы прошли без легкомысленных и грешных утех, свойственных
юности. Я знала лишь назидательную суровость, наказания и страх. Наши помыслы
греховны, наши поступки нечестивы, проклятие тяготеет над нами, зло
подстерегает нас со всех сторон — с детства я только об этом и слышала. Под
влиянием таких разговоров складывался мой характер, они же научили меня
презирать и ненавидеть грешников. Когда старый мистер Гилберт Кленнэм предложил
моему отцу выдать меня замуж за его племянника-сироту, отец уверил меня, что
этот молодой человек получил такое же строгое и примерное воспитание, как и я
сама. Что он к тому же вырос в суровом доме, куда не было доступа веселью, и
дни его протекали в вынужденном посте, трудах и нелегких испытаниях. Что хоть
по годам он уже взрослый мужчина, дядя лишь недавно перестал считать его
ребенком; и что от школьных дней и поныне жизнь под благочестивым дядиным
кровом надежно ограждала его от пагубных примеров безбожия и распущенности. И
когда спустя год после нашей свадьбы я узнала, что в то самое время, когда
произносились эти слова, мой будущий муж нарушил закон господа бога и оскорбил
меня, поставив на место, принадлежавшее мне по праву, другую женщину, такое же
грешное создание, как и он сам, — могла ли я сомневаться, что само провидение
открыло мне эту преступную тайну и избрало меня своим орудием, чтобы покарать
грешницу? Могла ли я забыть хоть на миг — не свою обиду, нет, ибо что я такое?
— но то отвращение к греху и готовность бороться с ним, которые во мне растили
с малых лет?
Дрожащей от гнева рукой она накрыла часы,
лежавшие на столе.
— Да! «Не забывай!» Тогда, как и теперь,
здесь, под крышкой, можно было увидеть начальные буквы этих слов. Провидению
угодно было, чтобы я нашла часы в потайном ящике его стола вместе со старым
письмом, которое объяснило мне, что означают эти буквы, и чьей рукой они были
вышиты, и при каких обстоятельствах. Если бы не воля провидения, я бы никогда
не узнала об этом. «Не забывай». Точно голос разгневанных небес звучали мне эти
два слова. Не забывай, что сотворен грех, не забывай, что ты была избрана,
чтобы узнать о нем и наказать виновных. Я не забыла. Но разве это свою обиду я
помнила? О нет! Я лишь слуга господня, творящая его волю. Разве я была бы
властна над ними обоими, если бы господь бог не отдал мне их, скованными по
рукам и по ногам цепями греха?
